Тайны Нельской башни

– Иа! Ио! – по-ослиному заголосил Бигорн и прыснул со смеху. – И кто же будет тянуть благородные ноги монсеньора? Ух! Эх!

– Заканчивай-ка свои побасенки, мошенник, не то отошлю тебя подальше, и ничего не увидишь.

– Помилуйте! Не видеть монсеньора, когда он так хотел видеть меня! Умолкаю! Вырываю себе язык! Буду нем как рыба!

– Монсеньор граф, – продолжал Буридан, – я тоже, в свою очередь, должен попросить у вас прощения. Я писал вам – а, будучи бакалавром, я умею писать, – так вот, я писал вам, что желаю переговорить с вами о другом монсеньоре – Ангерране де Мариньи, изобретателе и строителе этой великолепной машины смерти… Я вам солгал, монсеньор! Я хотел побеседовать с вами совсем не о Мариньи…

– Чего вы хотите? Выражайтесь яснее, сударь, – резко бросил Валуа, к которому уже вернулось самообладание.

– Хо! Время терпит… А хотел я лишь одного – повесить вас.

– Что ж, – проговорил Валуа с заметным презрением, становясь тем более храбрым, чем глубже в него вгрызался страх. – Вешайте – и дело с концом!.. Вот только это встанет вам дороже, чем вы полагали.

– Полноте! Жизнь за жизнь, мне все равно умирать, если я затяну у вас на шее этот прекрасный пеньковый галстук.

– Самый лучший, уж поверьте, – ухмыльнулся Бигорн. – Совсем новый, который я сам купил за наличные у мэтра Паплара, веревочника с улицы Вьей-Барбетт, и хорошо смазанный, тогда как Каплюш, этот скряга, никогда не смазывает веревку висельника, дабы прикарманить деньги, выданные ему на покупку смазочного материала.

– Так что, монсеньор, – продолжал Буридан, – если у вас есть какое-либо последнее желание, поведайте его мне, и, слово бакалавра, я лично прослежу за тем, чтобы оно было исполнено. Если желаете обратиться с молитвой, будь то к Господу нашему Богу, будь то к Деве Марии или же к кому-то из святых, произносите ее скорее, так как я могу дать вам всего две-три минуты на это важное дело.

Валуа понял, что пришел его конец.

Опустив голову, он тяжело вздохнул и промолвил ослабевшим от приближающейся агонии голосом:

– У меня нет последнего желания, а что до моей души, то она с Богом в согласии.

– Тем лучше, мой достойный сеньор, тем лучше… Приступай же, Ланселот, и сделай все чисто, не то я тебе уши пообрываю.

Тут граф резко дернулся, но не в надежде бежать, так как был крепко связан, да и Буридан держал его руки за спиной, а в надежде оказаться тут же заколотым.

Но Буридан довольствовался тем, что удержал его, тогда как Бигорн принялся спутывать графу ноги.

– В путь! – прокричал Ланселот.

И он потащил жертву к лестнице, что уходила вверх от основания кладки. Он снова принялся горланить, и в ночи казалось, что то ожила и поет сама виселица:

Раз, два – и вверх!Ух! Эх!Пускай на прощанье махнет языком,И нам подмигнет стеклянным глазком!

Иа! Ио!Давай, Марион!Иа! Ио!Ну же, Мадлон!

Буридан шел позади. Он был мрачен. По лбу его струился пот, сердце бешено стучало, и он думал: «Достаточно ли мы напугали этого человека?»

Поднявшись на платформу, Ланселот подвел графа де Валуа к веревке, что свисала с первой перекладины. Затем ловко накинул на шею жертве скользящую петлю.

Буридан взирал на все это скрестив руки, чтобы унять дрожь. Со стороны он казался задумчивым.

Стояла ночь, едва-едва освещаемая мерцавшими на небе звездами. Где-то далеко, очень далеко, слышались приглушенные голоса Гийома Бурраска и Рике Одрио, которые спорили, пытаясь поочередно сплутовать при игре в кости, а еще дальше, в Париже, настойчиво звонил колокол какого-то монастыря, призывая монахов на ночную молитву.

Буридан не сводил глаз с лица Валуа, надеясь уловить ожидаемый страх, но того не было, и юноша подал знак Ланселоту.

Последний потянул за веревку, так как желал вздернуть жертву, а не позволить ей упасть, – операция, которая требовала помощи двух-трех человек.

Ощутив смертельное объятие вокруг горла, граф закрыл глаза.

Буридан подал Бигорну новый знак.

– Монсеньор, – промолвил вдруг Ланселот, перестав натягивать веревку, – а вы помните Дижон? Я не спрашиваю, помните ли вы, как обещали спасти мне жизнь в Шатле, провести через весь Париж со свечой в руке, сопроводить сюда, показать мне смерть так близко, что с тех пор она снится мне каждую ночь… пьет из моего кубка, ходит со мной повсюду. Нет, об этом я не спрашиваю!.. Ух! Эх! Монсеньор, я говорю о Дижоне!

Граф вздрогнул.

– Боже правый, святой Варнава, – продолжал Бигорн, – а я вот помню! И хочу, чтобы и вы тоже вспомнили. Путь на небеса покажется вам гораздо приятнее в обществе призраков, которых зовут Анна де Драман и малыш Жан!..

– О! Мое преступление! – пробормотал граф. – Истинное преступление!

– Да. Вижу, вы начинаете понимать, монсеньор. Госпожа де Драман была заколота, и Господь, вероятно, сжалился над ее душой, так как она определенно не была тогда при смерти, учитывая тот факт, что еще за пару минут до того рокового удара вы сжимали ее в своих объятиях. А малыш Жан, в чем он-то провинился?