Тайны Нельской башни

– Значится, так. В те времена, когда я бродяжничал, живя за счет врага, то есть честного буржуа, однажды вечером, или скорее ночью, за компанию с двумя достойными парнями я скитался в окрестностях Гревской площади, когда мы вдруг увидели фонарь, который приближался, раскачиваясь из стороны в сторону. Фонарь болтался в руке у женщины, дородной кумушки, с которой был муж. Мы переглянулись, и я быстренько поблагодарил святого Варнаву за нежданную прибыль, как обычно, пообещав половину добычи душам чистилища, так как я, слава Богу, истинный христианин и никогда не обращался с другим христианином, как с иудеем, а как вы знаете, господа, отнятое у иудея я всегда оставляю себе полностью и…

– Выпей! – прервал его Готье. – Выпей, или я тебя придушу!

– Черт, славный судья бы из него получился! – пробормотал Бурраск.

– Короче, мой славный Ланселот!

– Постараюсь, господин. Значит, переглянулись мы, и спутники мои набросились на мужа, а я – на кумушку. Та – бах, и в обморок! Муж падает на колени. Мы его обыскиваем, но ничего при нем не находим. Вне себя от ярости, мои товарищи хотят взять кумушку в заложницы! Бедняга уже рыдает во весь голос. Женщина внезапно приходит в себя и оглашает улицу пронзительными криками. Будучи человеком чувствительным, что мне всегда шло лишь во вред, я, значит, кричу друзьям, чтобы оставили женщину в покое. В ответ несутся оскорбления, я пускаю в ход кулаки и обращаю товарищей в бегство, после чего успокаиваю кумушку и ее мужа и во избежание дальнейших злоключений сопровождаю их до ворот Ферт.

– Хороший ты человек, Бигорн, – промолвил Готье, – честный и порядочный.

– Потому-то до сих пор и не богат, мессир! Доходим мы, значит, до ворот Ферт, и тут кумушка целует меня в правую щеку, рыдая, как кабаниха при родах, – дескать, я спас ее целомудрие, что было неправдой, господа, так как могу вас заверить, что мы и не думали зариться на ее целомудрие; но, что поделаешь, так уж ей взбрело в голову; муженек же ее, ревя белугой, целует меня в левую щеку, говоря, что и ему я спас жизнь. И вот стою я, весь зацелованный, ошалелый и полузадушенный, и тоже плачу как расчувствовавшийся осел.

Последние слова Бигорна потонули во взрыве хохота, от которого содрогнулись стены дома. Один лишь Филипп д’Онэ не разделял всеобщего веселья…

Мысли его были далеко.

Положив руку на сердце, Бигорн отхлебнул еще пива и продолжал:

– Когда мы основательно выплакались и порядком все перецеловались, муж мне и говорит: «Меня зовут Мартен, а это – моя жена, которую зовут Мартина. Я – садовник при аббатстве Сен-Жермен-де-Пре, а моя жена Мартина стирает и утюжит белье монсеньора Клемана Маго, аббата-настоятеля милостью Божьей. Если вы обойдете аббатство, то со стороны Пре-о-Клер, у самой крепостной стены, рядом с садовой дверью, увидите приятного виду домишко. Это мое обиталище. Отныне оно будет и вашим всякий раз, когда вам это понадобится…»

– Благое дело всегда вознаграждается, – заметил Рике Одрио.

– То же мне и сказал многоуважаемый Мартен, садовник аббатства, – продолжал Бигорн. – Так или иначе, господа, вам следует знать, что я раз двадцать имел возможность просить гостеприимства славного Мартена и прекрасной Мартины, и всегда меня встречали с распростертыми объятиями. Жилище это чистое, светлое, радующее глаз; есть там спаленка, выходящая на сады настоятеля, которая весьма бы подошла нашей прелестной мадемуазель. Этот дом относится ко владениям аббатства и находится под прямой протекцией сеньора аббата, и не думаю, что даже король осмелился бы вторгнуться в подобное убежище…

– А котелок-то у тебя варит, Ланселот! – воскликнул Буридан.

– Еще бы! – ухмыльнулся Бигорн. – Все-таки я из Бетюна, что в графстве Артуа, а Артуа – это почти Фландрия по мудрости, почти Нормандия по лукавству, почти Пикардия по утонченности… Представьте, господин, что я на треть фламандец, на треть пикардиец и на треть нормандец, и вы получите трех слуг вместо одного.

– Как! – удивился Буридан. – Так ты из Бетюна?

– Как и вы, господин, и для меня, смею вас заверить, это огромная честь.

Единодушно постановив вынести благодарность Ланселоту Бигорну, военный совет принял решение: по открытии ворот сопроводить Миртиль в дом славного садовника аббатства Сен-Жермен-де-Пре.

XX. Анна де Драман

Узнав Ланселота Бигорна при тусклом свете лампы, висевшей на первом этаже Нельской башни, Мабель испытала одну из тех ошеломляющих эмоций, что разрушают разум, заставляют чаще биться сердце, кардинальным образом изменяют ситуацию.

Ланселот Бигорн, которого она долгие годы полагала мертвым или исчезнувшим!

Ланселот Бигорн, который забрал ее сына, малыша Жана, чтобы утопить в реке!

Ланселот Бигорн был одним из тех трех человек, которых она ненавидела всей душой. Двумя другими были Маргарита Бургундская и Карл де Валуа.

Нет, она не ненавидела его меньше, она ненавидела его по-другому, только и всего: слуга являлся лишь орудием смерти.

Для Маргариты и Карла де Валуа она жаждала утонченного возмездия.