Тайны Нельской башни

Этот шум, который слышала Мабель, эти движения толпы, которые она видела, проявлялись и намечались в Университете, являвшемся тогда настоящим рассадником разбойников и грабителей, подавлявшим слабое ученое сообщество, подобно рою бабочек-паразитов, вихрем кружились они вокруг тусклого еще пламени просвещения. Там-то, в этом квартале, или, скорее, этом отдельном городке, и гремела гроза, как в дни мятежа, когда студенты[26] возводили баррикады, воюя с королем, или шли на осаду аббатства Сен-Жермен-де-Пре.

Около девяти часов утра из всех кабачков – «Золотой чернильницы», «Пивной кружки», «Адской таверны», «Гусиной лапки», «Безголового доктора», «Пересохшего колодца», «Ученого осла», «Хрюкающего поросенка», – из таверн с озорными, полными задиристых аллюзий и причудливой игры слов вывесками[27], которые закрывали небо не хуже широких знамен, из всех этих центров кутежей, пирушек и драк, вытекали целые группы – шапка набекрень, рапира на поясе – и, словно многочисленные ручейки, собирающиеся в единый поток, соединялись с другими, после чего, горланя песни, развернув знамена, стремительным шагом направлялись либо к воротам Ферт, либо к воротам Францисканцев.

То же происходило и в Сите.

Корпорация писцов прокуроров счетной палаты, с музыкой и знаменем, шла от улицы Галилеи. То была «высшая и суверенная империя Галилеи», колонна которой струилась, словно длинная пестрая змея, тогда как евреи этой улицы, убежденные в том, что начинаются погромы, спешили забаррикадироваться в своих домах.

За стенами империя Галилеи объединилась с королевством Базоши, то есть с корпорацией клерков парламентских прокуроров, на знамени которой переливался на солнце самый что ни на есть подлинный герб, дарованный «владетельной и победоносной Базоши» королевским указом: голубой королевский щит с тремя золотыми чернильницами, вверху – корона, каска и морион, да два ангела в качестве щитодержателей.

Император Галилеи и король Базоши шли во главе своих армий, окруженные хранителями печатей, казначеями, помощниками и эскортируемые стражей.

Эти две колонны направлялись в Пре-о-Клер, образуя две массы, между которыми и по бокам которых суматошными группками бегали студенты.

Широкая равнина, которую наводнили эти толпы, состояла из земель, что сегодня располагаются между Школой медицины и Бурбонским дворцом.

За городскими стенами шли сначала лачуги, жалкие жилища зеленщиков, которые с горем пополам обрабатывали довольно-таки узкую зону земли, так как желали оставаться под непосредственной защитой башен крепостной стены.

В случае нападения эти люди на скорую руку собирали свой скот и рабочие инструменты и, если у них оставалось на то время, возвращались в город.

Зачастую им доводились наблюдать со стен за тем, как во время войны между государствами и особенно войны гражданской горят их бедные обиталища. Но после бури, с упорством крестьянина, они восстанавливали свои глиняные халупы, покрывали их соломой и вновь начинали работать на земле.

За этими хижинами виднелись небольшие рощицы, потом – огромное аббатство Сен-Жермен-де-Пре, потом – красивая и широкая равнина, которая с давних пор использовалась парижанами для прогулок: Пре-о-Клер.

Там еще с рассветом встали на позиции три роты лучников.

Первой командовал сам граф де Валуа, представлявший королевскую власть, так как на его знамени красовался герб Людовика X.

Во главе второй роты стоял мессир Шатийон, тот самый, который, еще когда старший сын Филиппа Красивого не назывался Людовиком X, короновал того в Пампелюне на трон короля Наварры.

Командование третьей ротой осуществлял Жоффруа де Мальтруа, отважный капитан, связанный узами дружбы с Ангерраном де Мариньи, который, возможно, именно за него и хотел выдать свою дочь.

Первый министр тоже был там, верхом на великолепном боевом коне, но без доспехов, коими он предпочел пренебречь, – один лишь длинный палаш был закреплен на боку его лошади.

Три роты лучников располагались следующим образом: первая выстроилась параллельно протекавшей неподалеку Сене, вторая – лицом ко рву аббатства, третья – перпендикулярно этому рву. В итоге образовалось каре, четвертой стороной которого можно было считать сам ров.

Но стороны этого каре не сходились по углам.

Между шеренгами солдат оставались пустоты.

Посреди этого огромного каре, мрачный и задумчивый, неподвижно держался Мариньи.

За спиной у него была рота Шатийона, перед ним – аббатство, справа – рота Мальтруа, слева – лучники Валуа.

Первый министр то окидывал взглядом графа, думая о перемирии, на которое он согласился, которое был настроен соблюсти, но которое заставляло его дрожать от гнева, то смотрел вдаль, в сторону Парижа, думая уже о дочери да об этом чертовом Буридане, публично бросившем ему вызов…

– Да, пусть уж лучше она умрет! – бормотал Мариньи. – Возможно, тогда и я умру от боли и страданий, но лучше уж видеть ее мертвой, чем в объятиях этого человека! К тому же, если он явится…

Преисполненная ненависти улыбка закончила его мысль.

– Но явится ли он? – продолжал Мариньи, бросая жадные взгляды на ворота Парижа.