Тайные страсти

— Но почему же ты не заявил об этом сразу, почему допустил, чтобы Мария Алехандра столько лет провела в тюрьме?

А вот на этот вопрос Эстевесу было невозможно ответить так же правдиво, как и на первый, но он постарался это сделать, рискуя утратить искреннюю симпатию дочери, сквозившую в ее широко раскрытых, блестящих от слез глазах.

— Да потому, что сделать это — значило обречь себя на несчастье. А я хотел жениться на Дельфине, иметь от нее детей и пройти весь намеченный путь до конца. И это не единственное зло, которое я совершил из любви к ней. Я убивал и других людей, да, убивал, Алехандра, хотя мне и ужасно признаваться тебе в этом. До сих пор, мне удавалось все скрывать, но теперь, видимо, пришел час расплаты. Я убил и Перлу и Монкаду, надеясь спасти нашу семью, которая, несмотря на все мои усилия, безнадежно развалилась. И вот об этом-то я и жалею больше всего. — Заметив, что Алехандра его уже едва слушает и, вот-вот, сорвется в истерику, Эстевес поспешил закончить. — Я представляю себе, какие чувства ты сейчас испытываешь, и не прошу твоего снисхождения… Помни лишь об одном — твоя любовь была для меня высшим счастьем во всей моей жизни.

Услышав последние слова, Алехандра вдруг подняла голову и взглянула прямо в глаза отца, который поразился ее твердому взору.

— Что бы ни случилось, папа, но я буду с тобой и помогу тебе начать новую жизнь. Клянусь тебе в этом!

— Спасибо, — растроганно сказал Эстевес, целуя ее в лоб, — а теперь иди, скажи лейтенанту, что я прошу у него еще ровно пять минут, чтобы привести в порядок свои бумаги, а потом буду полностью в его распоряжении.

Алехандра кивнула головой и вышла, а Эстевес тяжело поднялся по лестнице и заперся у себя в кабинете. Всю жизнь он лгал, считая, что именно этот путь ведет его от успеха к успеху, и вот теперь вдруг убедился, что все эти успехи оказались лишь мыльными пузырями, полопавшимися один за другим. Но, стоило ему единственный раз в жизни сказать правду, и эта правда, какой бы горькой и ужасной она ни была, принесла ему последнюю, но, зато, настоящую победу, сохранив любовь и уважение дочери. Все дальнейшее уже было бессмысленным и ненужным, да и не мог он представить себя в виде кающегося грешника, честно отбывающего наказание за все свои предыдущие грехи. Вся его гордость, спесивость, тщеславие противились такому уделу, и даже неимоверная любовь к дочери, не могла заставить предстать перед ней униженным и раздавленным. Всю оставшуюся жизнь видеть в ее глазах лишь сочувствие и жалость? Нет, с него довольно и того сочувствия, которое она ему сегодня выразила, пусть это будет его самым последним и самым чудным воспоминанием! Она не должна и не будет стыдиться трусости и малодушия своего отца, ставшего из знаменитого сенатора самым обычным уголовником! Не ради себя, но ради нее он сделает этот последний шаг, — подумал Эстевес и достал из тайника за картиной второй пистолет — первый был отобран полицией сразу после убийства Монкады. Глянув в чернеющий зрачок дула, он представил себе, как вздрогнет и закричит Алехандра, и невольно содрогнулся от жалости и ужаса.

— Прощай, моя любимая девочка, — прошептал он, взводя курок, — и прости за то последнее огорчение, которое я тебе причиню…

Камило застал Мартина в их любимом ресторане, за излюбленным столиком у искусственного камина. Мартин тоже заметил своего друга, когда тот еще только появился в дверях, и невольно поразился его болезненному виду. Казалось, за какие-то несколько часов, тот постарел как минимум на десять лет и было бы совсем неудивительно, если бы у него появились седые волосы. Мартин вдруг поймал себя на мысли, что страдания Камило находят в его душе гораздо больший отклик, чем былые страдания Себастьяна. В конце концов, тот сам был во всем виноват и только расплачивался за свои прежние грехи. Но за что расплачивался Камило, как не за самоотверженную любовь к той девушке, которая так и не захотела ее оценить, предпочтя плотскую страсть к Себастьяну. "Впрочем, не мне ее осуждать, — тут же спохватился он, — тем более, что ей самой пришлось в жизни немало страдать, и не только от; любви, но и от подлости, предательства, лицемерия. И, все-таки, как жаль старину Камило!"

— Прости, что побеспокоил, — вдруг извинился тот, подходя к его столику, — но ты сам предложил встретиться, если у меня вдруг что-то случится…

— Что ты, Камило, — тут же откликнулся Мартин, — я очень рад быть тебе полезен, тем более что, честно говоря, выглядишь ты далеко не лучшим образом. Хочешь чего-нибудь выпить?

— Да, конечно, и лучше что-нибудь покрепче, — и Камило тяжело опустился на стул. Дождавшись своей выпивки и, ощущая на себе сочувственный взгляд Мартина, он не стал дожидаться его вопросов, а, сделав первый глоток, заговорил сам.

— Случилось то, чего я и боялся — Мария Алехандра предпочла твоего друга. Как, это все-таки ужасно, глупо, подло, что она так и не смогла разлюбить этого самца с большими и сильными руками, который насиловал ее, ревновал, изменял…

— Но и любил при этом, — осторожно заметил Мартин.