Тайные страсти

— Принято к сведению, мадам. Я тоже признаю, что мое собственное поведение не выдерживает никакой критики. Не пригласите ли вы меня к себе, дабы мы могли вместе обсудить столь вопиющий недостаток?

В непринужденном тоне Гарета Марселла уловила нотку надежды и облегченно вздохнула, чувствуя, что одержала победу. Возможно, сегодняшнее происшествие пробудило в его сердце более глубокое чувство к своей молодой жене? «Тем не менее, действовать следует очень осторожно», — напомнила она себе, — иначе Вольф так и останется не прирученным».

Стараясь умерить раздражение, Марселла ответила:

— Это было бы весьма приятно, милорд. Надо признаться, мне очень неловко вести серьезный разговор, высовываясь из окна четвертого этажа.

— Если вы сделаете милость и немного отодвинетесь, я с удовольствием присоединюсь к вам, — произнес Гарет, уверенно ступая на крышу.

Не успела Марселла сделать несколько шагов вглубь комнаты, как Гарет уже перебрался на слуховое окно над ее спальней. Затем в проеме показалась пара мускулистых ног, а еще спустя мгновение Гарет проскользнул в полутемное помещение.

— Вот это зрелище, милорд, — восхитилась Марселла. — Немногие мужчины могли бы последовать вашему примеру.

— Немногие джентльмены, — поправил ее муж, пренебрежительно улыбаясь и непринужденно облокотясь на подоконник. — Множество же менее утонченных господ в полной мере обладают подобными талантами. И среди них те, кто учил меня.

— Так вы действительно были взломщиком?

— Был, мой маленький Жаворонок… и довольно удачливым, если учесть мой возраст. Не могу сказать, что особенно горжусь своими поступками той поры, но тогда вопрос стоял жестко: украсть или умереть с голоду.

Марселла достаточно хорошо знала историю жизни Гарета, поэтому — как можно было ожидать — не пришла в ужас от столь откровенного признания. Однако она не удержалась от вопроса:

— А как же работные дома? Догадываюсь, это не самое приятное место, но там, по крайней мере, детям дают еду и подыскивают места учеников ремесленников.

— Учеников… Сюда больше бы подошло слово «рабов», — с горечью сказал Гарет. — Действительно, первые недели после смерти матери я находился на попечении прихода. Потом меня пристроили к одному краснодеревщику по имени Греншоу — этакий мерзкий жук, ростом не выше, чем я был в двенадцать лет. Его последний подмастерье сбежал незадолго до моего появления, и Греншоу не терпелось выместить злобу на другом… на любом мальчишке.

— Он бил тебя?

Гарет покачал головой.

— Греншоу был грубым человеком, но не из числа тех, что пускают в ход кулаки. Он держал меня в узде с помощью голода, давая мне корку хлеба и крошку сыра утром и такую же порцию вечером. Этого было достаточно, только чтобы не умереть с голоду.

— Боже, какое варварство, — невольно вырвалось у Марселлы, преисполненной негодования к жестокому хозяину и симпатии к маленькому Гарету.

Вероятно, Гарет догадался по лицу жены, какие переживания обуревали ее душу, и улыбнулся.

— Полностью согласен с тобой, милая. Я испытываю такие же чувства. Однако голод — это еще не самое страшное.

Боль воспоминаний омрачила черты Гарета; он немного помолчал, потом продолжил:

— Видишь ли, Греншоу опасался, как бы я не убежал от него, как предыдущий мальчишка. Чтобы этого не произошло, он каждую ночь запирал меня в мастерской и выпускал только рано утром. Так продолжалось недели две… пока однажды утром я не собрался с силами и не ударил его как следует по голове ножкой стола. Только тогда я смог вырваться.

Гарет небрежно пожал плечами.

— В это время я связался с компанией парней, занимавшихся карманными кражами, и стал учеником совсем другого рода. Ну а в результате печального опыта жизни у краснодеревщика я начал испытывать ужас перед закрытыми помещениями. С тех пор я никогда не засыпаю, не оставив зажженными несколько свечей или лампу… на случай, если проснувшись среди ночи, на мгновение забуду, где нахожусь.

От внезапного волнения у Марселлы снова сжалось горло. Она вспомнила множество свечей в спальне Гарета в том логове, на берегу реки, и его настойчивое желание зажечь все лампы в ее комнате. Воображение Марселлы нарисовало перед ней образ испуганного голодного мальчика, храбро выдержавшего описанные выше жестокости и пробившегося из тьмы к свету.

Она порывисто подошла к туалетному столику и резко повернула фитили ламп. Комната вмиг озарилась теплым светом.

— Вам больше не придется тревожиться по поводу темноты, милорд, — взволнованно обратилась она к мужу. — Я теперь всегда буду оставлять лампу зажженной для вас.

Какое-то мгновение Гарет молча смотрел на Марселлу, при этом на его аристократическом лице отражались надежда и недоверие, потом медленно поднял руку и легко коснулся щеки жены.

— Если это обещание, мой маленький Жаворонок, — еле слышно проговорил он, — то я настаиваю, чтобы ты сдержала его как сегодня, так и во все последующие ночи.