Тайный агент. На взгляд Запада

«Достоинство» этого хода заключалось в том (мать миссис Верлок не лишена была известной тонкости), что он в каком-то смысле усиливал права Стиви. До сих пор бедный мальчик — добрый, услужливый мальчик, пусть и немного своеобразный — не имел минимальной опоры в жизни. Его перевезли, так сказать, не самого по себе, а как бы заодно с матерью — примерно так же, как перевезли ее мебель из белгравского дома. Но что с ним будет, спрашивала она себя (у матери миссис Верлок было довольно развитое воображение), когда я умру? И всегда, задавая себе этот вопрос, она испытывала страх. Причем, что бы с ним ни произошло, у нее не будет способа об этом узнать — от этой мысли становилось еще страшнее. Но вот если она уйдет, передоверив бедного мальчика сестре, то он станет напрямую зависеть от последней. Таково было тонкое обоснование героизма и неразборчивости в средствах матери миссис Верлок. Акт ее самоотречения в действительности имел целью прочно обустроить жизнь сына. Кто-то приносит ради сходных целей материальные жертвы, а она поступила вот так. Это единственный способ. И она сможет увидеть, как он работает. Так или иначе, но на смертном одре ее не будет терзать неопределенность. И все же все это тяжело, очень, очень тяжело.

Кэб грохотал, дребезжал, трясся; тряска была совершенно невероятной. Своей несоразмерной силой и яростью она стирала всякое ощущение поступательного движения вперед; сидящим внутри казалось, что они находятся в некоем стационарно работающем устройстве — то ли средневековом — для пыток, то ли новомодном — для улучшения работы печени. Это было чрезвычайно неприятно, и повышение голоса матерью миссис Верлок невольно напомнило вопль страдания.

— Я знаю, милая, ты будешь навещать меня всегда, когда у тебя будет время. Будешь?

— Конечно, — коротко ответила Уинни, уставившись прямо перед собой.

Кэб тряхнуло возле засаленной, окутанной паром лавки, пылающей газом и пахнущей жареной рыбой.

Старая женщина опять издала вопль страдания:

— И, милая моя, каждое воскресенье я должна видеть бедного мальчика. Он не будет против того, чтобы провести денек со своей старой матерью…

Уинни мрачно прокричала в ответ:

— Не будет против? Уж конечно не будет! Да бедный мальчик весь изведется от тоски по тебе. Вот о чем тебе следовало бы заранее подумать, мама.

Как будто она не думала! Героическая женщина с усилием проглотила непоседливый, размером с бильярдный шар, комок, который так и норовил выпрыгнуть у нее из горла. Уинни помолчала, недовольно глядя на переднюю стенку кэба, потом сказала с неожиданной для нее резкостью:

— Думаю, первое время с ним придется трудно, он ведь места себе не найдет…

— Только смотри, чтобы он не докучал твоему мужу, милая.

И они стали обсуждать, как им устроить жизнь в новых условиях. Кэб все трясло. Мать миссис Верлок высказала некоторые опасения. А сможет ли Стиви один навещать ее? Уинни заявила на это, что сейчас он стал куда менее «рассеянным». Да, действительно, пожалуй, так. Этого нельзя отрицать. Куда менее рассеянным — да почти что нерассеянным. Их выкрики среди дребезжания кэба казались почти что радостными. Но материнская тревога вдруг пробудилась снова. Чтобы добраться до благотворительного учреждения, нужно ехать на двух омнибусах, а также немного пройти пешком, чтобы сделать пересадку. Это слишком трудно! Старуха загоревала и пришла в отчаяние.

Уинни сидела, уставившись перед собой.

— Не переживай ты так, мама. Ты, в любом случае, будешь с ним видеться.

— Хорошо, дорогая. Я сейчас успокоюсь.

Она вытерла заплаканные глаза.

— Но ведь у тебя нет времени приезжать с ним, милая, а если вдруг он забудет дорогу и заблудится, и кто-нибудь заговорит с ним грубо, и он не сможет вспомнить, как его зовут и где он живет, и потеряется, и пройдут дни и дни, прежде чем удастся его найти…

Мысль о том, что бедный Стиви окажется в лазарете работного дома — пусть хотя бы на время его поисков, — терзала ее сердце. Она ведь была гордой женщиной. Взгляд Уинни стал твердым, пристальным, изобретательным.

— Я не смогу привозить его к тебе каждую неделю, — прокричала она. — Но ты не беспокойся, мама. Я позабочусь о том, чтобы он не отсутствовал у тебя подолгу.

Их тряхнуло на каком-то совершенно особенном ухабе, и мимо гремящих окошек кэба проплыли кирпичные столбы. Зверская тряска и неистовое дребезжание вдруг прекратились, и наступившая глубокая тишина ошеломила обеих женщин. Что случилось? Испуганные, они замерли на месте и не шевелились — до тех пор, пока не распахнулась дверь кэба и не раздался хриплый, сдавленный шепот:

— Приехх-ли!