Тайный агент. На взгляд Запада

Итак, она отобрала то, что возьмет с собой; но вопрос, как распорядиться остальным имуществом, был по-особому щекотлив. Понятно, что все это останется на Бретт-стрит. Но у нее двое детей. Уинни благодаря своему благоразумному союзу со столь замечательным супругом, как мистер Верлок, всем обеспечена. Стиви же всем обделен — и Стиви немного своеобразен. Его положение нельзя рассматривать с формально-юридической точки зрения, и материнским чувствам здесь тоже нельзя давать воли. Стиви ни в коем случае нельзя делать собственником мебели. Конечно, бедному мальчику нужна мебель. Но сделать его собственником означало бы проигнорировать факт его полной зависимости от Уинни и ее мужа, а матери совершенно не хотелось ослаблять в них осознание этого факта. Кроме того, мистеру Верлоку, может быть, неприятно чувствовать себя обязанным шурину за то, что вот он сидит на его, шурина, стульях. Долгий опыт общения с джентльменами, снимавшими комнаты, приучил мать миссис Верлок быть готовой ко всему. Что, если мистеру Верлоку взбредет в голову попросить Стиви убраться куда-нибудь подальше вместе со своей мебелью? С другой стороны, раздел имущества, как бы справедливо он ни был бы проведен, может обидеть Уинни. Нет, Стиви должен оставаться как есть — лишенным имущества и зависимым. И, покидая Бретт-стрит, она сказала дочери: «Не нужно теперь дожидаться, пока я умру, так ведь? Все, что я оставляю здесь, теперь целиком и полностью принадлежит тебе, милая».

Уинни, уже надевшая шляпку, стоя за спиной матери, молча продолжала поправлять воротник плаща старухи. С бесстрастным лицом она взяла ее сумочку, зонтик… Пришло время потратить три с половиной шиллинга на поездку, которая вполне могла стать в жизни ее матери последней поездкой в кэбе. Они вышли из лавки.

Средство передвижения, ожидавшее их, могло бы стать иллюстрацией к пословице «правда может быть более жестокой, чем карикатура», если бы такая пословица существовала. Влекомый нетвердо стоящей на ногах лошадью, наемный экипаж на шатких колесах и с увечным извозчиком на козлах, подкатил к двери. С извозчиком не обошлось без переполоха: увидев железный крюк, высовывавшийся из его левого рукава, мать миссис Верлок разом утратила владевшую ею все эти дни героическую доблесть. Она просто не поверила своим глазам. «Что думаешь, Уинни?» Она попятилась. Горячие увещевания мордатого кэбмена с трудом проходили через его заложенное горло. Нагнувшись с козел, он негодовал таинственным шепотом. В чем дело? Разве можно так относиться к людям? Его огромная немытая физиономия багрово светилась на грязном фоне улицы. Да неужели бы ему дали лицензию, отчаянно вопрошал он, если бы…

Местный констебль успокоил его дружеским взглядом и без особого уважения обратился к обеим женщинам:

— Он возит людей уже двадцать лет. Насколько мне известно, с ним никогда не было никаких происшествий.

— Происшествий! — с негодованием громко прошептал извозчик.

Рекомендация полицейского развеяла страхи. Собравшаяся было небольшая группка из семи человек, преимущественно несовершеннолетних, разбрелась. Уинни следом за матерью забралась в кэб; Стиви взгромоздился на козлы — его отношение к происходящему красноречиво выражалось полуоткрытым ртом и отрешенным взглядом. На узких улицах движение вперед ощущалось по тому, как медленно, все время подпрыгивая, проплывали совсем рядом с кэбом фасады домов, которые, как казалось из-за грохота и дребезжания стекол, будто бы вот-вот собирались рухнуть; немощная кляча со свисающей с крупа и хлопающей по ляжкам упряжью с бесконечным терпением повторяла один и тот же семенящий танец. Позже, когда кэб выехал на более просторный Уайтхолл^[77], движение перестало ощущаться. Грохот и дребезжание стекол ничуть не ослабли, но длинное здание Казначейства все никак не кончалось — и само время, казалось, остановилось.

Наконец Уинни заметила:

— Лошадка так себе…

Ее глаза, неподвижно устремленные вперед, блестели в сумраке кэба. На козлах Стиви, закрыв предварительно полуразинутый рот, взволнованно воскликнул:

— Не надо!

Извозчик, высоко державший поводья, намотанные на крюк, не обратил на его слова внимания — может быть, не расслышал. Грудь Стиви начала вздыматься.

— Не надо кнутом!^[78]Извозчик медленно повернул к нему свое рыхлое разноцветное лицо. Его красные глазки мокро блестели; большие фиолетового оттенка губы оставались сомкнутыми. Грязная рука, в которой был зажат кнут, потерла седую щетину на чудовищных размеров подбородке.

— Вы не должны, — выпалил Стиви, — это больно!