Тайный дневник Михаила Булгакова

Он юркнул, как мне показалось, прямо в стену, потом оттуда высунулась его рука и буквально втащила меня внутрь.

Яркий электрический свет ослепил меня после темной улицы, гром оркестра оглушил. Спустя несколько секунд, немного опомнившись, я обнаружил себя стоящим на красной ковровой дорожке, уходящей, как мне показалось, за горизонт. Оркестр на мгновение умолк, свет стал мягче.

– Мсье-дам, – необыкновенно громко и при этом как-то торжественно провозгласил Аметистов, – позвольте представить вам нашего гостя, блистательного молодого писателя Михаила Афанасьевича Булгакова!

Оркестр грянул туш, стоящие вдоль дорожки господа и дамы в вечерних платьях зааплодировали. Аметистов стал быстро кланяться на обе стороны. Не зная, как себя вести, совершенно ошеломленный, я тоже неловко поклонился и прижал руку к сердцу. Со стороны, наверное, это выглядело ужасно глупо. Но кузен Зоин чувствовал себя среди этого сумасшедшего дома, как рыба в воде. – Но ведь это жульничество, – тихо сказал я Аметистову. – Какой я писатель, я совсем недавно начал заниматься беллетристикой.

– О, позвольте не согласиться: вы прекрасный писатель, необыкновенный, и очень скоро все об этом узнают, – так же тихо отвечал Аметистов. – Вы напишете книги, которые будет читать весь мир, вы станете знамениты!

– Как Максим Горький? – спросил я, хотя и понимал, что все это только льстивые слова, ничем не заслуженные комплименты – но сердце мое все равно сладко замерло.

– Горький? Какой еще Горький?! – Брезгливая гримаса отразилась на лице Аметистова. – «Глупый пингвин робко прячет что-то жирное в утесах?» Но, простите, это не проза и не поэзия даже, это какая-то фисгармония!

Я успел только подумать, что мне бы написать такую фисгармонию. И пусть, пусть фисгармония – но ведь ее читает и восхищается ею не только вся Россия, но и весь мир.

– И вас будут читать, и вами будут восхищаться, поверьте старому литературоведу, – говорил Аметистов, а сам уже вел меня по дорожке дальше, дальше, вглубь зала. – Вы будете великим русским писателем, встанете в один ряд с такими титанами, как Гоголь, Толстой, Чехов. Хотя, воля ваша, но эти вот заунывные чеховские комедии мне совершенно не по нутру. Вот послушайте.

Тут старый литературовед скривился и необыкновенно противным голосом, видимо, изображая какого-то неизвестного мне актера, заявил:

– «Ведь так ясно, чтобы начать жить в настоящем, надо сначала искупить наше прошлое, покончить с ним, а искупить его можно только страданием, только необычайным, непрерывным трудом!» Тьфу!

Плюнул он с таким жаром, что даже, кажется, попал в какого-то солидного господина, который, проходя мимо, смерил его возмущенным взглядом. Аметистов, однако, не обратил на это никакого внимания, а продолжал.

– Нет-нет, верьте слову, это никуда не годится. Прав был граф Толстой: уж на что плохо Шекспир писал пьесы, а Чехов – еще хуже. Но зато проза! Боже мой, какая у него проза – пальчики оближешь. Что ни мысль, то перл, как будто только реквизированный со дна морского. Вот, например, это…

Он закатил глаза, как бы вспоминая, потом вдруг рявкнул:

– «Не стоит мешать людям сходить с ума»! – и, сияя, поглядел на меня. – Каково? А?! Или вот еще такое. «Тогда человек станет лучше, когда вы покажете ему, каков он есть…» То есть не надо льстить человеку, прямо в лицо говорите ему, какое он, прошу прощения, дерьмо. Вот тогда и настанет всеобщий парадиз и благорастворение воздухов. А коммунизм, да простит меня мой друг Буренин, коммунизм – это все ерунда, чушь заморская. Да и придуман он, вы меня извините, но из песни слова не выкинешь, придуман двумя немцами – Карлом и Марксом. Говорят, состоял при них еще какой-то Фридрих. Но в это поверить я никак не могу, поскольку Фридрих – и не один даже, а оба, – был кайзером Германии и никогда бы не стал городить огород про прибавочную стоимость и эксплуатацию человека человеком.

Пока он разглагольствовал, мы шли все дальше и дальше по подземелью. Впрочем, подземельем, очевидно, оно могло считаться раньше. Теперь это был ярко освещенный дворцовый зал необыкновенных размеров, в котором происходило нечто невообразимое. Помимо уже упоминавшихся дам и господ, которые прохаживались туда и сюда, здесь началось настоящее цирковое представление.

– Но без львов и тигров, – уточнил Аметистов, – зачем нам это, львы ведь могут кого-нибудь и покусать.