Тайный дневник Михаила Булгакова

Глаза у Аметистова сделались испуганными. Он быстро оглянулся по сторонам – нет ли кого рядом, потом зашептал:

– Антр ну, дорогой Михаил Афанасьевич, только между нами! Государственная тайна, не подлежит разглашению. Вы не поверите, но все прояснилось самым удивительным образом. Банальная вещь, самоубийство. Да-да, разбитое сердце. Вы помните, среди клиенток Зои была такая Алла Вадимовна? Шикарная женщина – ноги, грудь, настоящая фемина! Оказывается, Гусь был в нее влюблен, а она ему изменила прилюдно. Дальше понятно. Нож в руку, погоня, догнать не сумел, с досады ударил себя самого в бок, упал и умер. В общем, совершенный Шекспир. «Отелло, венецианский мавр» – читали, конечно?

– А деньги? – спросил я. – Его ведь, кажется, обокрали.

Оказалось, что и деньги нашлись. Лежали в другом кармане. Так что все прояснилось как нельзя лучше.

Я только головой покачал. Все это выглядело довольно фантастически. Менее всего можно было ждать от Гуся самоубийства, но, однако, зачем бы Аметистову врать?

– Совершенно верно, незачем, – шепнул мне на ухо мой спутник. – Аметистов не врет, не врал, и врать не будет!

Тут я вспомнил еще одну вещь, которую хотел спросить.

– Ведь мы, кажется, на балу, – заметил я, – почему же здесь никто не танцует?

И вожатый мой еще тише прошептал:

– Потому что похороны…

Я поглядел на на Аметистова с изумлением, глаза его сияли загадочным красным огнем.

– Прошу прощения? – пролепетал я. – Что вы сказали?

– Я говорю: танцевать пока рано, – нормальным голосом отвечал Аметистов.

Я утер со лба внезапно выступивший пот. Акустика зала сыграла со мной злую шутку, я услышал совсем не то, что было сказано.

– Ну, а мы, – продолжал Аметистов как ни в чем не бывало, – переходим к последнему акту нашей драмы.

– Что за драма? – удивился я.

– Пожалуйте к хозяйке бала, ручку поцеловать! – торжественно заявил он.

И тут же я был взят под белые руки двумя акробатами и буквально по воздуху, не поджимая даже ног, доставлен к Зое.

Она сидела на высоком стуле в самом конце зала, в обрамлении золотой арки, украшенной блестящими зелеными гирляндами, наводившими на мысль о близящемся Рождестве – не было только елки и младенца Иисуса в вертепе.

В первый миг я даже не узнал своей возлюбленной. Зоя сияла какой-то удивительной, нечеловеческой красотой и гляделась подлинной царицей бала или даже жрицей неведомого божества… Ее рыжие волосы сверкали ярче солнца, а глаза казались глубже и зеленее моря на тропических рифах в ясный день. Как и положено царице, ее венчала диадема желтого металла, горевшая отражением пламени ее собственных волос, ярко-зеленое платье подобрано было в тон изумрудным ее глазам и тесно облегало роскошную фигуру с тонкой талией. В ушах посверкивали зеленые сапфиры, горло прикрывало белоснежное боа из страусиных перьев и только на ногах ничего не было – ни сапожков, ни туфель, они были совершенно босыми.

К Зое, как в старые, дореволюционные еще времена, подходили гости. Мужчины целовали руку, женщины делали книксен – и отходили. Но вот, кажется, настала и моя очередь. Аметистов буквально вытолкнул меня ей навстречу, я сделал два шага и робко остановился. Может быть, за эти три года она совершенно меня забыла, может, не захочет пары слов со мной сказать…

Зоя увидела меня – и с ней произошла удивительная перемена. Маска нестерпимо прекрасной жрицы на миг исчезла с ее лица, она поднялась со своего трона. Теперь я видел в глазах ее только тревожную нежность и любовь, и снова она стала обычной женщиной – не очень молодой уже и очень беззащитной. Но такой она мне была даже милее, я снова видел в ней мою Зою.

– Ручку поцелуйте! – подсказал Аметистов.

Я механически наклонился к ее руке, но она обхватила мою голову двумя руками, подняла ее и смотрела теперь прямо мне в глаза.

– Зоя Денисовна, – тревожно зашептал Аметистов, – Зоя Денисовна, не надо, на вас смотрят. – К черту, – сказала она и поцеловала меня прямо в губы.

Неземным холодом повеяло на меня, как будто целовал я не женщину, а мраморное надгробие.

Глава десятая

Конец вечности

Да, руки и губы Зои были холодны, как гранит, но глаза ее были по-прежнему теплые, зеленые, человеческие, и глаза эти смотрели на меня с любовью и мукой…

– Идем, – сказала она мне, – идем. Я так долго ждала тебя – и не дождалась. Но все равно, идем отсюда.

Она повела меня прочь, сзади ужом вился Аметистов, бормотал жалобно, что все собрались, что вечер не может обойтись без хозяйки, что это неприлично, в конце-то концов. Однако Зоя даже не слушала его, как будто и не Аметистов это был, как будто не было тут никакого Аметистова.

Мы с ней укрылись в какой-то нише, предусмотрительно задернутой занавеской, вездесущий кузен не решился следовать за нами и остался снаружи. Рука моя, которую она держала в своей, заледенела, словно держала меня не женщина, а каменная статуя.

– Тебе не холодно? – спросил я, кивая на ее голые ступни.

– Сейчас уже нет, – отвечала она с улыбкой. – Это мода такая – быть босоножкой, ее ввела новая любовь Есенина, Айседора.

Я кивнул, несколько секунд мы молчали.