ТАЙНЫЙ СОВЕТНИК

Прошка и Глухов думали, что на месяц-другой, пока не забудется дело Тучкова. А потом, — они верили, — Феде тоже готово место при дворе.

Полковник Истомин просил отдать парня в полк, — но государь не велел. Теперь в гриднице думали, что Федя упокоится в глубокой схиме на Белом озере.

Отец Савва, лично пришедший забрать воспитанника, благодарственно крестился на кремлевские купола. Он считал избавление сироты своей заслугой. Бережно намечал малому долгую, нетягостную епитимью. Склонялся услать Федю в монастырские угодья на сбор поздних корнеплодов, — подальше от Москвы.

И только трое в пределах кремлевской стены знали ближайшую судьбу Смирного. Вернее, один знал, другой – догадывался, третий – верил.

Царь Иван знал, что Федя в монастыре дня на три.

Стряпчий Василий Филимонов угадывал, что мальчик вернется в течение недели. Иначе, зачем бы он оставил при дворе своего кота?

И кот Истома, – вон он — медленно идет через двор, — свято верил, что не кончена их царская служба, что надо здесь покараулить, как бы чего не вышло, пока хозяин в монастыре денек-другой попридуряется кающимся грешником. Срок придури – до семи дней с Тучковской казни, то есть, с воскресенья. Задание Истоме – следить за обстановкой, обращать внимание на чрезвычайные обстоятельства, по мусорникам не шляться, беречь шкуру и здоровье. Так прямо в ухо и нашептал, храни его Пресвятая Богородица — хозяйка новенького храма с сахарными головками!

По пути в монастырь Савва не решался спрашивать Смирного о деле. Впереди была исповедь, задушевные беседы, — все разъяснится своим чередом. Но Федор прервал молчание. Сказал, что греха на нем нет, воровской вины тоже, но епитимья ему полагается строгая, и назначить ее просил сам государь.

— Какая? Каку-ую?! – Савва ошеломленно замер босыми ногами в горячей августовской пыли. Его посох несколько раз дернулся вверх-вниз, оставляя аккуратные круглые отпечатки.

— Недельное безмолвие. А после недели – уж как ты сам изволишь. – Федор перекрестился на выглянувшую из-за деревьев маковку Сретенки.

Пошли дальше.

Федор теперь молчал на законном основании, а Савва проклинал свою дурь. Нечего было переться босиком на две версты, считая в оба конца. Никто в Кремле не заметил его усердия. Высшие церковные иерархи не встретились. Самым великим начальником оказался подьячий Прошка. Но этот велик только в ширину!..

В монастыре Федора встретили спокойно, будто и не исчезал он под стражей, будто не доносились жуткие слухи о казни мятежника, будто не велено было молиться денно и нощно за спасение его души. Будто не готовились молиться за упокой.

Теперь Савва приказал монахам и служкам не беспокоить невинного отрока в покаянии и не нарушать безгласной епитимьи.

Никто Федора и не беспокоил. Мало ли чем это дело кончится? Сегодня — невинный агнец, завтра – серный козлище. Как бы всех монастырских под высылку не подвел!

И только два безответственных обитателя решились нарушить приказ. Архип и Данила – пацаны 16 и 17 лет – пробрались в келью Смирного и уселись в темных углах на соломе. Федя много чего им рассказал за ночь. О привычках стрелецкой стражи, о вкусе заморского вина, об измерении высоты колокольни Ивана Великого по длине ее тени. Выдал даже страшную тайну о бородавке на лбу наследника Ивана. А больше ему рассказывать было нечего.

Расползлись под утро, принеся клятву о вечной дружбе и взаимопомощи.

С утра потянулась обыденная монастырская жизнь.

Скука смертная! А как вы хотели? – тихая обитель, заключение от соблазнов, преддверие жизни вечной!

В Кремле, наоборот, место было бойкое, суетное. Оно у нас таковым исконно замышлялось. Суету Кремлевскую мы сберегли от века, за нее сложили наши головы, за нее и впредь умрем неоднократно!

Так вот, в Кремле опять готовили большое застолье. Во-первых, борзо заговорил царевич Федя. Его уже останавливать приходилось в некоторых местах. Малыш, пребывая в немоте, захаживал с няньками в гридницу, на псарню. Что он там слышал, неизвестно. Но память немого впитала-таки самые звонкие обороты русской речи. Учил говорить царевича и старший братик – наследник Иван Иванович. И теперь, когда словесный запор прорвало, царевич понес такую околесицу, что хоть святых выноси. Царю доложили, что неплохо бы расследовать, чьи слова дитя повторяет, и примерно наказать сквернословов. Но Иван только смеялся, говорил, что знает, чьи слова, и что всех хулителей не перевешаешь, имя им – легион. Точнее, – миллион, — весь российский народ.

На радостях венценосный отец объявил пир среди Петрова поста. Он хотел порадовать Федькиными присказками митрополита Макария, протопопа Сильвестра, архиепископов и архимандритов, какие при митрополите сыщутся.

Хотелось Ивану и Анастасию взбодрить, а то она все реже поднималась, бледнела, слабела, теряла интерес к жизни.