Тайный Тибет. Будды четвертой эпохи

Он уже несколько лет вдовец и живет со старым слугой, двенадцатилетней дочерью и помощником. Он с большим достоинством ходит среди тысяч своих владений; амчи – один из тех, кто делают торжественным все, к чему прикасаются. Стоит только взглянуть на него, как загорается его улыбка. Должно быть, в душе он очень печальный человек. Сразу же видно, как он обожает дочку. Она ненадолго показалась, когда мы пришли, но ее отец затолкал ее наверх, чтобы она нарядилась покрасивее. У амчи много книг, некоторые из них заинтересовали профессора Туччи. Они долго разговаривали, листая книгу за книгой. На амчи все время была его большая ученая шляпа, он не снимал ее даже в доме. На Востоке шляпа – это скорее символ, чем головной убор. Потом он сел напротив маленького семейного алтаря, где лежали приношения, маленькие чашечки для святой воды, молельное колесо, несколько религиозных книг, обернутых тканью, искусственные цветы, ритуальные шелковые пояса и две большие картины на шестах. Трещины в деревянных перегородках между комнатами были заклеены старыми английскими газетами.

Нима Юсер, маленькая хозяйка дома, спустилась снова. Она переоделась и надела украшения покойной матери, пришла и села вместе с нами. Это была прелестная девочка. Она стеснялась, но не до такой степени, чтобы полностью скрыть удовольствие от того, что у нее такая важная роль. Когда слуга принес чай, она встала, расставила чашки и предложила нам лепешки. Потом она села опять, как маленькая статуя (см. фото 46), восхищаясь отцом, к которому она явно была очень сильно привязана.

Ужасы-защитники

Фотография – обоюдоострое оружие, опасная штука в этих местах. Сначала никто не соглашался фотографироваться, а несколько дней назад один человек сделал вид, что подбирает камень и бросает в меня, потому что я все пытался его сфотографировать. Но сейчас, когда я раздал несколько снимков, плохо напечатанных в бунгало, я заметил, что все переменилось. Люди не только позволяют мне фотографировать все, что я хочу, но многие сами находят меня и уговаривают их сфотографировать. Я предвижу, что очень скоро мне не будет покоя. Один из самых настойчивых среди тех, кто меня осаждает, – это молодой монах, который приходит нам по нескольку раз в день. К счастью, это приятный, дружелюбный и всегда добродушный юноша, и мы стали использовать его в качестве проводника. Его зовут Кумпхел, и ему, по-моему, года двадцать четыре или двадцать пять.

Сегодня мы с Туччи пошли посмотреть и сфотографировать гонканг при большом храме в священном городе. Как обычно, это была темная комната, полная ужасов. Черные статуи гневных богов стояли под пыльными тряпками, набитые соломой остовы на стенах разваливались на части. Везде стояли маски, древние мечи и алебарды вперемежку с приношениями из прогорклого масла. Жуткие, кровожадные фигуры были нарисованы на стенах. Через несколько минут в гонканге ты чувствуешь угнетение, как будто к тебе присосался инкуб, и тебе хочется выйти на свет и солнце, как тонущий человек хочет глотнуть воздуха. Но я часто замечал, что ламам даже нравится бывать в этих местах. Сегодня я спросил Кумпхела, не страшно ли ему среди всей этой жути.

– Наоборот, – сказал он. – В гонканге всегда чувствуешь себя хорошо, здесь ты под большей защитой, чем где-нибудь еще. Ужасные боги – наши защитники!

Меня всегда завораживается, когда видишь что-то с чужой точки зрения, особенно если она так отличается от нашей. Ответ Кумпхела показал, насколько вещи, в которые ты веришь, важнее вещей, которые ты видишь. То, что ты видишь или чувствуешь, ты сразу же вплетаешь в свой внутренний ландшафт. Западная мысль, на двадцать веков отставшая от восточной, теперь наконец-то в этом убедилась. Но мы по-прежнему уделяем слишком мало внимания тому, что именно культурная константа, а не индивидуальная переменная является решающим фактором в преображении, через которое проходит космос в душе. Иными словами, если бы мы родились и выросли в ламаистской среде, мы бы тоже, безусловно, считали гонканг самым уютным местом на свете. И наоборот, к примеру, то, что для нас приятное утопление в играх и спорте, для большинства жителей Востока либо просто безумие, либо вид наказания.

Все наши действия «культурные»; нет такой вещи, как «естественный» человек. Я не способен высморкаться или восхититься закатом, не раскрыв в этом всей традиции, всего отношения к обществу и миру. Но человек начинает осознавать это только тогда, когда выходит из теплицы собственной цивилизации – теплицы, где самые разные растения в конце концов становятся похожими на дуб Абсолюта.

Кумбум

Кумбум («Сто тысяч картин») – один из самых знаменитых храмов и один из самых интересных памятников Тибета. Если Потала – это Ватикан буддизма Верхней Азии, то Кумбум – это его Ассизи; это святое место не только для верных, для тех, кто верит в миф, но и для всего человечества, для людей всех времен и народов, которые верят в красоту и склоняются перед тайной вдохновения.