Так и было

Два дня прожили у нас дорогие гости, а на третий день полк поднялся и ушёл. Провожали его всем селом. Плакали, не стесняясь, и обнимали всех подряд: и командиров, и солдат. Желали им счастья в бою и возвращенья с победой. А мы с Вовкой просили Федю с Женей и Гошу с Кешей, чтоб, когда будут они возвращаться с войны домой, непременно заехали к нам и тогда погостили бы уже подольше.

ПРО БАБУ ДУНЮ

Баба Дуня зашла нас проведать. Доська сразу забралась к ней на колени и обеими ручонками стала разглаживать морщинки на бабином лбу. Баба Дуня всё терпела.

— И отчего у тебя столько морщинок? — спрашивает Доська. — У Санюрки и у мамы нету, а у тебя и не сосчитать!

Баба Дуня ей объясняет:

— Оттого, что я старая. Мама и Санюрка молодые, а у молодых морщин не бывает.

— Бывают, — не соглашаюсь я. — У нашей мамы уже есть морщинки.

— Это война ей сделала, — вздыхает баба Дуня.

— А тебе кто сделал? — донимает её Доська.

— Мне тоже война. Только другая. Давняя. Как пошёл мой Матвей в солдаты и осталась я одна с детьми, тут и пошли у меня морщины.

— А дед Матвей тогда на трубе играл? — спрашивает Доська.

— В германскую войну он играл. В гражданскую бросил играть и пошёл стрелять из пулемёта.

— А какая это — гражданская война? — опять любопытствует Доська. Баба Дуня ей объясняет:

— Гражданская — это когда не за буржуев, а за Советскую власть воевали.

— Про Советскую власть я знаю, — говорит Доська.

— Так вот тебе, чуть было не забыла, получай за то, что ты такая умница. — И баба Дуня достаёт из кармана горсть сушёной кусочками тыквы: у нас её зовут «курага». — Ешьте и бабу на волю отпустите.

— Отпустим, только расскажи нам раньше про твои морщинки, откуда они у тебя взялись, — теперь уже я прошу бабушку.

— Вот одолели, — смеётся она. — Да если про всё рассказывать, так и ночи не хватит.

— А ты не про всё, ты про одну. Вот про эту самую длинную, что посередине твоего лба тянется, — просит Доська.

— Про эту? — спрашивает бабушка и проводит пальцем по лбу от виска к виску. — Про эту одну рассказать можно, да и то сказ не короткий будет. Ладно, слушайте. Эта прорезалась, когда я ещё молодая была, как ваша маманя. Деток у нас тогда было трое. Дёмушке девятый год шёл, Ванечке четыре исполнилось, а Глашенька в люльке качалась. А папанька наш воевал и дочку свою ещё не видел. Теперь порядки другие, хоть и война. Теперь заболит у кого-нибудь из нас живот или нос зачешется, сразу наш доктор Анастасия Ивановна в трубочку послушает, в горлышко поглядит, язычок обследует и, если нужно, даст лекарство. И оспа у всех привита, и уколы от всех болезней опасных детям сделаны. А раньше было не так. Раньше такого береженья не было. Шла война, и Советская власть ещё не везде крепко установилась.

Но свет не без добрых людей. Приехала к нам тогда молоденькая учительница девятнадцати лет. Звали её Мария Сергеевна. Она кончила гимназию и медицинские курсы и хотела идти на войну милосердной сестрой. Да не взяли её по здоровью и по молодости. И стала она в нашей Фёдоровке лечить людей и учить ребят. Работала Мария Сергеевна с охотой и без отказа, и рука у неё была лёгкая, помогала она всем. А моё горе ко мне ранней весной пришло в половодье.

Зима в тот год была снежная, а весна ранняя, и такой нам потоп устроила, что от избы к избе хоть на челне плавай! И тут захворал мой Ванечка. Всю ночь горит и хрипит, глотнуть не может. Чуть стало рассветать, велела я Дёмушке смотреть за Глашей, оставила им молока с хлебом, а сама закутала Ваню в одеяло и понесла к Марии Сергеевне.

Как дошла, и сейчас вспоминать страшно: Авдотья Замочи Подол[3] на совесть со своим делом справилась.

Осмотрела Мария Сергеевна моего Ванечку, побледнела и молвит:

— Похоже, Дуня, на дифтерит.

— Это страшно? — спрашивает Доська.

— Страшней не бывает, — отвечает ей баба Дуня. — Я стою, дрожу, плачу, а Мария Сергеевна мне говорит:

— Не дрожите, не плачьте, Дуня, а поезжайте сейчас в Лысые Горы в больницу и отдайте доктору вот эту мою записку. А он даст вам лекарство. Мы его впрыснем вашему Ванечке, и болезнь пройдёт. И не беспокойтесь о своём сыне: нынче половодье, в школе ученья нет, я буду дома и от ребёнка ни на шаг не отойду.

Спрятала я записку, вышла на улицу и думаю: «Конь наш Сивушка, конечно, конёк старательный, сердечный и служить нам, кормилец наш, всегда рад. Но по такой распутице и он не добредёт. А я дойду. Я лесом пойду, тропинками. Там кое-где ещё снег лежит и воды поменьше».

Верно. Лесная дорога много легче была проезжей. Семь вёрст отмахала я и в полдень была уже в больнице. Доктор Борис Васильевич увидел меня и спрашивает:

— Что у вас, молодица, болит? Отчего вы такая измученная?

Я ему отвечаю:

— Ничего у меня, доктор, не болит. — И подаю ему записку от Марии Сергеевны. Доктор прочитал записку и говорит:

— Сейчас, голубчик, всё сделаем. — Велит позвать больничного кучера и просит его немедленно запрягать и ехать в Фёдоровку за больным ребёнком. Кучер качает головой и возражает ему: