Талант есть чудо неслучайное

Но давайте увидим открытыми глазами величие контуров Братской ГЭС, мощный

ракетодромный размах крыши КамАЗа, мужество молодых ребят, продирающихся по

трассе БАМа, ученых, склонившихся над решением сложнейших задач НТР, услышим

музыку Шос

192

тиковнча, сходим в полный мейерхольдовской революционной энергии Театр на

Таганке — разве все это не Юлжио давать силы для подъема футбола? Неужели не

возникает у наших футболистов хорошая, белая зашить к советским поэтам, когда на

поэтлческих выступлениях ломятся стены, а в день матча редко-редко можно услышать

прежде так часто звучавшее: «Нет ли лишнего билетика?»

Я профессиональный поэт, но увиденный мной хороший футбол дает мне силы для

моей работы. Шостакович говорил мне, что то же самое он иногда чувствует, когда

пишет музыку. Это происходит и с миллионами других болельщиков — рабочими,

колхозниками, инженерами, космонавтами, учеными, художниками, артис-i.iмп, ибо от

большого футбола исходит нравственный варяд большого искусства. Наоборот,

посредственный, деловитый футбол размагничивает, и если вы плохо играли, товарищи

футболисты, то подумайте о том, что на следующий день немало людей выйдут на

работу С испорченным настроением. Один хирург сказал мне в больнице, где я работал

над этой статьей: «Сегодня мне было страшно трудно собраться перед операцией —

вчера был такой паршивый футбол...»

Подумайте, товарищи футболисты, не только о тех, кою вы можете вдохновлять

своим творчеством в их творчестве. Не забудьте и о людях, искалеченных ранами

войны или просто болезнями, которым вы даете своим искусством одну из немногих

оставшихся радостей жизни. Приведу цитату из полного трагической силы

стихотворения Бориса Слуцкого, которое, может быть, вас наведет на не приходившие

раньше в голову мысли ц том, что означает футбол для некоторых инвалидов войны: «А

вас комиссовали или нет? А вы в тех поликлиниках бывали, когда бюджет, как танк на

перевале: миг —и по скалам загремит бюджет?.. Сидевший рядом Трясся и дрожал...

как будто киселю он подражал... В любом движенье этой дрожью связан, как знаком

крестным верующий черт, он был разбит, раздавлен и ра (мазан, войной не только

сплюснут, но растерт... «И так Всегда? Во сне и наяву?» — «Да, — прыгаю, а все-таки

Живу... На стадионе я — перестаю». С тех пор я про себя футбол таю. Я берегу его на

черный день...»

367

Другой поэт — Евгений Винокуров — написал о футболе по-другому: Двадцатый

век принес игру — футбол. «Скорей не стадион! Как мне охота!» — «А что, билеты

есть?» — «Я приобрел. А ты?» — «Я — нет, но я куплю у входа». Скорей, пора, скорей!

Сорвавшись с мест, мчит город. Гомон, гул автомобилей! Вскочил один в пенсне и

шляпе Жест отчаянья: промазали? забили? «Бей по воротам! Эй, на мыло! Бей!» Но —

тишина. Вдруг вздрогнули знамена, и шоох!— взметнулась стая голубей! Вздох

стадиона — выдох стадиона».

Как видите, на стадионе можно увидеть и военного пенсионера-калеку, и

интеллигента в чеховском пенсне, В мало ли еще кого... Осознают ли свою

ответственность перед нашим народом футболисты, зачастую занятые «неоправданным

практицизмом», вместо того чтобы ощутить на себе миллионы взглядов, ожидающих

от них масштабного, духовно наполненного зрелища?

Бобров рассказал мне, как после триумфального турне в Англии он поехал в

деревню к родичам. Местное начальство встретило его с помпой, и целая вереница

автомобилей, сопровождавшая героя, въехала в деревню, распугивая непривычных к

такому нашествию кур. Бобров вспоминал: «Было много тостов. Сначала, конечно, за

Родину. Потом за советский спорт. Потом за меня... Приятно, конечно... А напротив

сидели деревенские бабки — все в морщинах, земля под ногтями. За них тостов никто

не поднимал. А я подумал — чем же я их лучше? Если бы не они, не хлеб их, ни фут -

бола, ни меня самого на свете не было бы...» Такое сыновнее чувство взаимосвязи с

народом должно быть внутри каждого нашего футболиста, как бы его ни за-ласкнвали

тостами.

Все ли футболисты чувствуют такую взаимосвязь? Однажды в далеком от Москвы

городе мне пришлось выручать деньгами нескольких московских футболистов, ранее

знакомых мне лишь как зрителю. Они пили в одном заведении после игры, и их

потребности превзошли их экономические возможности. Земляческая помощь дело

обязательное. Но когда я отвозил их в гостиницу, название которой они с трудом смогли

полувспомнить, меня поразило, что им не пришло даже в голову поблагодарить меня.

Вместо этого двое из них беспрестанно переругивались: «А ты почему мне паса не дал,

368

когда я открылся?» — «Чего еще заедаешься!» Когда И спросил их, были ли они в

каких-либо музеях, исторических местах этого города, они только тупо молчали.

Полгода спустя я встретил одного ИЗ них во время перерыва в театре в Москве и

обрадовался — растет Парень. Однако он, маслено подмигивая мне в фойе. Как будто

нас связывало общее приятное воспоминание, хохотнул, приятельски ткнув меня в бок:

«Приветик. Кека! Как бы за кулиски прорваться—у тебя ходов Нет? Одна блонднночка

на сцене — прямо пальчики оближешь...» Он еще играл некоторое время, хотя потом