Талант есть чудо неслучайное

действенности нашего слова: ведь если даже Данте, Шекспир, Сервантес, Гёте, Тол-

стой, Достоевский не смогли улучшить человечество, что же можем сделать мы? Но

этот пессимизм необоснован. Если у человечества есть совесть, то этим оно обязано

великой силе искусства.

Т.-С. Элиот когда-то написал мрачное предсказание:

Так и кончается мир. Так и кончается мир. Так и кончается мир — Только не

взрывом, а взвизгом.

Мы должны нашим словом сделать все, чтобы не довести человечество до взрыза.

Но нашим словом мы должны сделать все, чтобы не довести человечество и до

самодовольного взвизга духовной сытости, который не менее морально опасен, чем

война.

И когда на вокзале жизни нам придется сесть в наш последний поезд, то пусть на

стенах этого вокзала светится все то, что мы написали, как наше завещание живым.

1978

КАЖДЫЙ ЧЕЛОВЕК-СВЕРХДЕРЖАВА

ТЕ, КТО НАЖИМАЮТ КНОПКИ...

Э

w то случилось со мной в позапрошлом году на Филиппинах. Поздно вечером я

зашел в мексиканский ресторанчик «Папагайо» на одной из весьма малопочтенных

улиц. Ресторанчик был почти пуст, лишь в углу за длинным столом, уставленным

бутылками, стоял густой мужской шум и дым, в котором можно было, как говорят в

Сибири, хоть топор вешать. По особому рычащему произношению английского, по

манере хлопать друг друга по плечу, по хозяйской размашистости движений и по

свободе обращения с бутылками я сразу понял, что это американцы. За исключением

одного немолодого, с седым ежиком человека при галстуке, это были парни лет

двадцати — без пиджаков, в рубашках с обезьянами и пальмами, загорелые, как на

подбор, словно родившиеся отлитыми из просоленной меди. Во всех угадывалась

особая флотская выправка. Один из американцев, увидев меня, показавшегося ему

соотечественником, крикнул через весь зал: «Эй, парень, ты из какого штата?» — «Из

России... — ответил я.— Но это пока еще не ваш штат». Парни расхохотались и с

гостеприимством, свойственным американцам, немедленно пригласили меня за стол.

Действительно, это были военные моряки из стоявшего на манильском рейде флота.

Старший, с седым ежиком боцман, был их начальником но держал себя с ними за

столом как равный, демонстрируя американскую демократию — демократию во

внеслужебное время. «Выпьем за ваших русских моря

207

ков! — сказал он, поднимая стакан с виски.— Однажды ваш военный корабль

прошел мимо нашего. Впечатляющий был самоварчик. Красиво шел, мощно. Ваши ре-

бята отсалютовали нам по всей форме, а мы — им. Жаль, что не поговорили. Но, слава

богу, мы не стреляли друг в друга, а то бы наши мамы получили нас по воздушной

почте в виде холодных посылок, упакованных в национальный флаг, а русские мамы —

ваших ребят, только в другой упаковке. Выпьем за наших мам!.. А ты что здесь

делаешь? Бизнесмен? Или, как нам объясняли наши американские комиссары, у вас

бизнесмены запрещены?» — «Да так, шпионю понемножку. .— улыбнулся я,

насмотревшись в местных кинотеатрах фильмов про небритых агентов ЧК, с которыми

доблестно сражаются свежевыбритые западные джеймсбонды.— Профессия у меня

такая шпионская: поэт. Увижу что-нибудь интересное — и сразу в записную

книжечку. .» — «Значит, ты хороший шпион...— загоготал боцман.— Даже в темном

ресторане обнаружил замаскированных американских моряков. Поэт — это, значит,

что-то вроде того парня, который написал про этого... как его... индейца... Гайавату...

Ну, а бизнес твой какой?» — «Стихи — вот и весь мой бизнес...» — «Ну и страна, где

писать стихи — это бизнес,— покачал головой боцман.— Я всегда думал, что поэт —

это полусумасшедший-полуребенок... Впрочем, я люблю детей. Они все хорошие,

особенно в раннем возрасте. Откуда только плохие взрослые берутся?»

Виски помогло нам разговориться. Выяснилось, что эти парни ходили на своем

корабле у берегов Северного Вьетнама. (Американцы вообще любят открывать свои

военные секреты, до известной степени, конечно. Однажды на Аляске я даже видел на

шоссе указатель: «Через 5 миль поворот на секретную ракетную базу».) «Не под ваши

ли снаряды я однажды попал во Вьетнаме?»— спросил я. «Какой это был корабль?» —

заинтересовался боцман. «Он был далеко на горизонте — трудно было разобрать».

—«Где?» Я назвал место. «Знаю это место,— сказал боцман.— Там девичья батарея —

только одни девушки у орудий...» — «Еще бы вам не знать — они в вас часто

попадали...» — «Ну, не так уж часто,— усмехнулся боцман.— Это все больше

пропаганда... Значит, девичья батарея. А что ты там делал?» —

393

«Я читал им стихи, а они пели народные песни. Потом раздался сигнал тревоги,

начался обстрел с моря, и они побежали к орудиям. Девушки были такие маленькие, и

им было тяжело поднимать снаряды...» — «Девичья батарея...— размышлял боцман.—

В декабре? Под рождество?» — «Под рождество...» Боцман вдруг вцепился в меня

трезвеющими, хотя все еще хмельными, глазами. «Слушай, русский, ведь это был наш

корабль. Мы ведь могли убить тебя». Боцман обвел взглядом притихших парней и

лихорадочно налил себе виски. «Мы ведь могли его убить, а, ребята? И тогда бы мы не

сидели бы здесь вместе и не пили, как друзья. А вот мы сидим здесь и пьем за наших