Талант есть чудо неслучайное

истребляются целые нации?» (Сенека). Христианский ритор Лактанций, живший в

третьем веке, заклинал: «Носить оружие христианам не дозволено, ибо их оружие

только истина». Гюго воскликнул: «Общество, допускающее войну, человечество,

допускающее нищету, кажется мне обществом, человечеством низшим, а я хочу

общества, человечества высшего». Великий француз был прав, говоря в равной степени

о войне и нищете, ибо война — это моральная нищета человечества. В Севастополе под

ядрами, развеявшими романтический ореол вокруг войны, Толстой сказал людям, как

укоряющий учитель детям: «Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни: надо

понимать это, а не играть в войну». Неистовый Гладстон гневно швыр

209

пул в лицо апологетов войны: «Милитаризм есть проклятие цивилизации».

Ненавидел войну Гоббс, но он не верил в возможности людей уничтожить войну:

«Человечество—это волчья порода, всегда готовая растерзать друг друга». Спенсер,

наоборот, видел возможность уничтожения войны в нравственном совершенствовании

людей: «Сама идея, что всякие преобразования могут и должны совершаться лишь

мирным путем, предполагает высоконравственное чувство».

Семьдесят лет, прошедшие с года выпуска этой книги, сделали войну гораздо

страшнее. Но именно эти семьдесят лет, включающие в себя опыт двух мировых войн,

опыт Карибского кризиса, корейской и вьетнамской войн, напряжения на Ближнем

Востоке, опасных инцидентов на советско-китайской границе, именно эти годы как

никакие другие укрепили идею полного уничтожения войны. Порой кажется даже, что

сама атомная бомба, ужаснувшись самой себя, если бы, конечно, у нее были бы разум и

совесть, покончила бы жизнь самоубийством. Хельсинкские соглашения показывают

невиданное доселе единодушие самых разных стран с самыми разными

политическими системами в отношении к кардинальному вопросу об уничтожении

войны. Если человек создал войну, он ее может и уничтожить. Но бомбы уничтожить

нетрудно — трудней уничтожить то, что порождает войну. Недоверие — мать войны. В

давние времена захватничество порой носило откровенно варварский характер, не

прикрываясь политикой. Теперь политика стала хозяйкой мира, а война лишь ее орудие.

Ко всем расизмам вдобавок образовался новый: политический расизм.

ПОЛИТИЧЕСКИЙ РАСИЗМ

Начало политического расизма следует искать в расизме религиозном. Распятие

Христа книжниками и фарисеями было одним из первых проявлений религиозного

расизма, хотя, конечно, не самым первым. Когда львы раздирали своими когтями

христиан в Колизее, что была попытка разваливающейся империи разодрать в клочья

новую утверждавшуюся идею. Могли ли знать христианские мученики, что их идея

будет затем растлена другими фарисеями — с крестом в одной руке и

397

мечом в другой? Христос стал непрерывно распинаем палачами, которые только

называли себя христианами. Крестовые походы, охота за ведьмами, костры инквизи-

ции, бесконечные религиозные войны — долгая, растянутая на столетия

Варфоломеевская ночь средневековья. Затем духовное средневековье опустилось на

Германию Варфоломеевской ночью фашизма. Фашизм был соединением расизма в

первом смысле этого слова и расизма политического. Что же мы видим сегодня? Расизм

в его первом смысле все еще остается живучим — то мы видим сионизм, то

антисемитизм, то белые презирают черных за то, что они черные, то черные не

доверяют белым только потому, что они белые. Расизм религиозный тоже еще жив, и

хотя и на протестантов и католиков одинаково распространяется заповедь «Не убий!»,

протестанты все еще убивают католиков и католики протестантов. Но самое страшное

— это все-таки политический расизм, когда нежелание позволить другому человеку

иметь свою собственную политическую точку зрения на общество переходит в

ненависть, порой даже большую, чем к цвету кожи или вероисповеданию. По-

литический расизм сразу проявился и в западном антикоммунизме, когда четырнадцать

держав пытались еще в пеленках задушить наше молодое социалистическое

государство.

Великий русский поэт Есенин, который никогда не был членом большевистской

партии, сразу почувствовал этот политический расизм на себе, приехав в двадцатых

годах с Айседорой Дункан в США: «Оказывается, Вашингтон получил о нас сведения,

что мы едем как большевистские агитаторы. Могут послать обратно, но могут и

посадить. Взяли с нас подписку не петь «Интернационал». Другой великий поэт —

Маяковский, предъявляя в Европе свой красный паспорт полицейскому чиновнику,

увидел, что тот берет этот паспорт «как ежа, как бритву обоюдоострую». Призывая к

открытию второго фронта, Чарльз Чаплин сказал на митинге в Сан-Франциско в 1941

году: «Я не коммунист, я просто человек и думаю, что мне понятна реакция любого

другого человека. Коммунисты такие же люди, как мы. Если они теряют руку и ногу, то

страдают так же, как и мы, и умирают они точно так же, как мы. Мать коммуниста

такая же женщина, как и всякая мать.

398

Когда она получает трагическое известие о гибели собственного сына, она плачет,

как плачут другие матери. Чтобы понять ее, мне нет нужды быть коммунистом». Не