Талант есть чудо неслучайное

воинствует и влюбляется Пушкин, замкнуто и горестно мучается Лермонтов,

пронзительно смотрит сквозь огни и снег Блок, крупно п тяжело шагает гордый и в то

же время по-мальчишески застенчивый Маяковский.

Памятники неподвижны, но поэты всегда в движении.

Пушкин писал:

И долго буду тем любезен я народу, Что чувства добрые я лирой пробуждал...

Хотя при жизни его упрекали в нескромности, но это более чем скромно, ибо глагол

«пробуждать» по: ставлен в прошедшем времени. Великий поэт всегда продолжает

пробуждать добрые чувства в людях.

Великий поэт всегда великое сострадание. Есть сострадание пассивное,

беспомощно хнычущее над превратностями судьбы. Такое сострадание — проявление

слабости, а не силы. Высшее сострадание — борьба. Этой борьбой была вся жизнь

Тараса Шевченко. С его портретов на нас глядят усталые, измученные глаза. Но

приглядитесь — сколько в них затаенной силы и мужества! И где-то там, в самой их

глубине, светится не-|ц фебимая искорка народного юмора — этого верного Говарища

людей во всех их муках.

26

Умение страдать за себя — не большая заслуга, если вообще это заслуга. Великий

поэт мучается не только своими муками. Многие поэты во времена Шевченко писали о

мучениях лишь собственной, казавшейся им такой сложной и противоречивой души.

Они умели только переживать что-то свое и не были способны подняться до

сопереживания. Поэтому они изображали тогдашнюю жизнь украинского села некоей

аркадской идиллией. Их крестьяне были розовощекими пейзанами, «спивающими»

такие же розовощекие песни на фоне сусальных мазанок, а помещик — добрым отцом,

снисходительно гладящим их по чубам. И время оценило эти убогие при всей своей

напыщенности олеографии по достоинству — забвением. Лакировщики действитель-

ности существуют с тех пор, с каких существует сама действительность. Но конец у

всех лакировщиков один — Лета.

А великий поэт ощущает себя не только собой, но и всеми людьми на белом свете.

И пока кому-то плохо, как бы ни сложилась его собственная личная судьба, он не может

предаваться безмятежности. «Уюта — нет. Покоя — нет»,— этот зов Блока вечен. И

потому не было у Шевченко уюта и покоя, что он ощущал себя и Гонтой, бредущим в

страшных заревах пожарищ с убитыми детьми на руках, и жестоко обманутой Кате-

риной, и бесправной наймичкой, и матерью, ожидающей долгие годы своего сына из

солдат. Это не просто его героиня, превратившаяся в тоненький тополь, рассказывает

небу о своей кручине. Это он сам, Тарас Шевченко. Это не просто старый кобзарь

бредет по зеленому океану степи с развевающейся, как облако, бородою. Это он сам,

Тарас Шевченко.

Он жил страданиями, надеждами своей нежно любимой неньки Украины, чьим

преданным сыном он был. Но жить интересами только своего родного края для

великого поэта слишком мало. Вот что он писал в своем дневнике, слушая на волжском

пароходе русского скрипача-самоучку:

«Благодарю тебя, крепостной Паганини, благодарю тебя, мой случайный, мой

благородный! Из тзоей бедной скрипки вылетают стоны поруганной крепостной души

и сливаются в один протяжный, мрачный, глубокий стон миллионов крепостных

душ...»

27

Это боль не только за украинского крепостного п не только за русского, а за

угнетенного человека вообще.

Шевченко принимал в свое огромное сердце и стоны русских и украинских

крепостных, и притесняемых царским правительством казахов, и тех, кто

В иепробуждаемом Китае,

В Египте темпом и у нас,

Над Индом или над Евфратом...

Неправильно было бы, конечно, считать его уже с ранней юности

сформировавшимся интернационалистом. Его интернационализм постепенно

выковывался и мужал в долгих и трудных раздумьях. Но уже в ранней поэме

«Гайдамаки» — в потрясающем по трагедийному симфоническому звучанию

произведении — помимо мотивов возмездия отчетливо слышалась грусть о про-

ливаемой людьми крови. И, находясь в ссылке с польскими революционерами, он

обратился к ним с проникновенными словами:

Вот так, поляк, и друг и брат мои! Несытые ксендзы, магнаты Нас разлучили,

развели...

С горечью писал Шевченко в предисловии к «Гайдамакам»:

«Сердце болит, а рассказывать надо: пусть видя г сыновья и внуки, что отцы их

ошибались, пусть братаются вновь со своими врагами. Пусть житом, пшеницею, как

золотом, покрыта, неразмежевана останется навеки от моря до моря славянская земля».

Благословенные слезы великих не падают на землю даром. Они дают свои всходы,

ибо пролиты не с безнадежностью, а с надеждой. Шевченко плакал горючими слезами,

по сквозь эти слезы всегда видел красоту природы и красоту души человеческой.

Можно было пасть духом в каземате и позабыть краски и запахи земли, неумирающее

ее обаяние. Но именно там он написал свое удивительное по чистоте, как ручеек в

тиши украинских дубрав, «Вишневый садик возле хаты...». Он не один боролся с

тоской и одиночеством: с ним вместе боролись его верные соратники — белопенные

украинские вишни и неиссякаемые соловьи.

Ear. Евтушенко

49

Мудрая и добрая сила природы, мудрая и добрая сила души человеческой была

всегда с ним. Он никогда не опускался до неверия, ибо неверие —удел слабых.