Талант есть чудо неслучайное

сцену истории обнявшихся Софокла и Бояна, Антигону и Ярославну, Иеронима Босха и

Пикассо, Фалькопетти и Микеланджело, Гоголя и Сервантеса, Манон Лсско и Сонечку

Мармеладову.

Антокольский опровергает догматическую мысль о том, что настоящая поэзия не

может быть реминиснент-ной. Многие его стихи насквозь реминисцентны — я бы

сказал, вызывающе реминисцентны! — но не перестают быть поэзией, потому что это

не альхеновское застенчивое воровство по капельке из литературных и исторических

источников, а самозабвенное погружение в эти

112

источники, дарующие Кастальскую свежесть вдохновения. Кажется, признано

всеми, что культура и ее со-i \ а иные — литература, история — суть неотрывная часть

жижи. Почему же, если произведение искусства ведет свое происхождение от

накопленного культурного опыта, оно не идет от самой жизни? Когда происходит

переосмысление заимствуемого культурного опыта, тогда даже реминисценции

приобретают стереоскопичность перво-зданности.

Ощущение первозданности дает не только переосмысление, но и перснаписание.

Именно так, насвежь, переписан Антокольским Исроним Босх, гениальный живописец,

на много лет обогнавший свою эпоху:

Я завещаю правнукам записки, Где высказана будет без опаски Вся правда об

Йерониме Босхе. Художник этот в давние года Не бедствовал, был весел, благодушен.

Хотя и знал, что может быть повешен На площади, перед любой из башен, В знак

приближенья Страшного Суда.

Вроде бы версификационное стихотворение «Манон Лсско» заканчивается таким

пронзительным, выстраданным четверостишием:

А если вдуматься серьезно, Не так уж это тяжело — Погибнуть пямо или поздно.

Да ведь п. ПОЗДНО подошло!

И даже некоторая потрепанность романтического реквизита забывается, и

картонный меч наливается стальным блеском истинности.

То, что. Антокольский долгое время был актером, а йогом режиссером, сказывается

— его поэзия открыто кмтральна. Но ведь было же сказано: «Если даже Вы п это

выгрались — Ваша правда, так надо играть». И недаром Петр Первый грозно

восклицает у Антокольского:

Строю не в площадном балагане. Служба государству есть ФЕАТР!

Театр своей поэзии Антокольский всегда понимал I службу Родине, ее людям, ее

поэзии. Ему, как лю-0 . полноценно культурному человеку, чужд какой бы

Ваг. Евтушенко

113

то ни было снобизм —это прибежище замаскированного бескультурья. Конечно,

Антокольский прекрасно отдает себе отчет в том, что утилитаризация искусства

опасна:

Искусство делают из глины, Гаданья, гибели, огня. Я данник этой дисциплины, Не

осуждайте же меня!

Но в одной стране, попав в гости к преуспевающему коллеге, который, плотно

закрыв двери, предлагает гостям погрузиться в нирвану мировой поэзии, записанной на

магнитофон, Антокольский восстает против того, чтобы поэзия, как галерный раб,

была прикручена к бобинам стереофонического Будды:

Поэзия! Где ты? Кто ты?

Зачем твой день отсверкал?

Немедля покинь пустоты

Волшебных этих зеркал!

...Оденься звездным сияньем,

С полночной слейся толпой,

Осмелься жить подаяньем. (Замечательная

строчка! — Е. Е.)

И смейся. И плачь. И пой!

Сила поэзии Антокольского в том, что после отблиставшего спектакля она

осмеливается жить подаянием и с шапкой в протянутой руке идет к людям, не стыдясь

просить великой милостыни участия, сопереживания. Это не попрошайничество

версификатора с «чужим ребенком на руках», как писал Баратынский, а извечная

доверчивость настоящего искусства к тем, ради кого оно существует, даже если порой

платится за излишнюю доверчивость. Искусство, лишенное доверчивости, обречено на

моральное бесплодие. Доверчивость поэта — это думание и чувствование вслух.

Пошляк, рутинер спрашивает Ньютона:

— Но, боже милосердный, что за ветер Умчал вас дальше межпланетных сфер?

— Я ДУМАЛ, — Ньютон коротко ответил, — Я к этому привык. Я думал, сэр.

Казалось бы, в понятие «поэт» входит обязанность думать, однако некоторые

удручающие примеры свидетельствуют о том, что кое-кто предпочитает думанию

сомнительный уют бездумности, надежно защищенный

114

крепостными стенами бескультурья. Опасен и снобизм, манерно кокетничающий

цитатами, надерганными у Всех —от Джойса до Василия Васильевича Розанова,— НО

бескультурье — это снобизм наоборот, когда по чьим-то стихам становится ясно, что их

автор вряд ли читает, кроме журнала «Крокодил» и газеты «Фут-хоккей». При всём

моем уважении к этим печатным органам, такая ограниченность круга интересов

досадна.

Пример нашего старейшины Антокольского, высококультурного, думающего поэта

и вместе с тем не гронутого позолоченным тленом, говорит о том, что быть по-

настоящему живым, молодым невозможно без освоения культуры, без ее осмысления.

Внутренняя культура — лучшая вакцина от эпидемии равнодушия. Внутренняя

культура — залог вечной молодости. На чистых эмоциях, на запахах и красках первых

впечатлений нельзя долго продержаться, если инстинкт жизни Не будет подкреплен

знанием жизни. Из неумных рук Время ускользает, даже если эти руки поначалу обла-л

мот юношеской хваткой.

Спор об интеллектуальной и о какой-то другой поэзии разрешается просто:

неинтеллектуальной поэзия быть не может. Поэзию может двинуть на новую ступень