Талисман

— Неправда, — взвивался англичанин, — ты неправильно считаешь, Таймацу задел меня всего дважды, а не пять раз, как ты говоришь! Это прошлые следы.

— Ладно, пусть будет по-твоему, — снисходительно улыбалась девушка. — А то, когда ты так злишься, то похож на ребенка.

— Я вообще иногда бываю сам не свой, — однажды пожаловался ей Эльбер.

— Ты тоскуешь по Мбонго?

— Да, но мое место здесь, а не в лесах. Я люблю выступать перед публикой, Бара. Играть, танцевать, петь для кого-то. Я чувствую, что не до конца вернулся. Я не в Колизее, хотя совсем рядом с ним, рукой подать!

— Можешь играть для меня, — великодушно предложила Ника, — если хочешь. Конечно, я не заменю тебе переполненных твоими поклонниками трибун, но за неимением лучшего…

— Ты же говорила, что не любишь драму, — усомнился англичанин, — что, если тебе станет скучно?

— А ты не затягивай слишком сильно. Десять часов я, само собой, не выдержу, но если один-два, почему бы и нет?.. Давай, прочитай что-нибудь.

— О, Бара, — Эльбер только вздохнул, с надеждой глядя на подругу, — ты позволишь? Тогда послушай, я сочинил это для Гларии и о ней — что-то, вроде монолога художника, который рисует портрет женщины…

Едва он закончил, девушка, которая сидела и слушала как зачарованная, улыбнулась:

— Неплохо.

— Ты правда так думаешь?

— Стала бы я лгать! — возмутилась Ника. — Очень даже думаю!

— Помнишь, я говорил, что хочу создать драму об Элгоне? — помедлив, спросил англичанин. — Так вот, зря героев и властителей изображают только в одном свете, как сильных, мужественных, не ведающих сомнений людей. Ведь они любят и страдают в точности как простые смертные. Почему не показать Элгона именно таким? Например, он мог написать что-то подобное Меруле, своей королеве-рабыне, о которой говорила Маргиад. Представь: Элгон, утомленный государственными делами, пишет портрет женщины. Может быть, Мерулы уже нет в живых, и он по памяти пытается воссоздать ее черты. И в это время звучит монолог. Что скажешь?..

— Неплохо, — повторила Ника, ощутив поразивший ее саму укол ревности — за себя и за Маргиад. Хотя девушка не воспринимала так уж серьезно свои отношения с Эльбером, ей вдруг стало немного обидно, что стихи посвящены другой женщине. А каково было Маргиад, которая по-настоящему любила Элгона, знать, что он навсегда принадлежит не ей, а Меруле?.. — Наверное, у тебя получится…

Знала бы Ника, как подействует на Эльбера ее сдержанное одобрение! Он забросил все, в том числе и прогулки по Риму, и теперь сутками сидел над пергаментом, записывая полностью захватившую его воображение будущую драму. Англичанин перестал следить за собой, засыпал прямо за столом, опустив голову на скрещенные руки — и тогда девушке приходилось, растолкав друга, заставлять его хотя бы дойти до постели, куда Эльбер падал, не раздеваясь. Иногда он хватал Нику за руку и, с лихорадочно блестящими глазами, просил послушать какой-нибудь отрывок, превращаясь в собственных персонажей.

Если же ее не оказывалось поблизости, творец старался поймать Таймацу. Но островитянин не был благодарным зрителем — эмоций он не проявлял. Но Эльбера это не смущало, он был согласен мириться с тем, что Осенняя Луна то ли слушает его, то ли дремлет, прикрыв глаза. На самом деле Таймацу, разумеется, не спал. Из-под полуопущенных век он наблюдал за Эльбером зорче, чем любой другой — полностью раскрыв глаза и не мигая. Зорче, чем Ника. Наблюдал и видел поразительные вещи, коим не было объяснения. В какой-то момент мир вокруг Эльбера начинал изменяться. В том, что это было реальностью, а не плодом воображения, Таймацу не сомневался.

Наконец, чудо обнаружила и Ника.

В один из дней Белый Воин стоял и беседовал с нею с нею, вертя между делом в пальцах сломанный цветок чайной розы.

— Такие выращивал мой отец, — сказал он. — Поэтому я их и посадил здесь когда-то. Знаешь, сколько сортов роз существует? Великое множество. Цветы как люди — они не похожи один на другой, и лишь для неискушенных — все на одно лицо.

Тут цветок в его руке стал иным. Нежные желтые лепестки окрасились в пурпурно-алый цвет, потом стали бархатисто-бордовыми.

— Эльбер, — сдавленно проговорила девушка, не сводя глаз с растения, — что происходит?

— А что? — не понял тот, недоуменно взглянув на подругу.

— Как, разве ты не видел? Цветок… он…

Лепестки розы между тем приобрели свой первоначальный оттенок.

— Что же с ним не так?

— Он только что был красным!

— Невозможно. Правда, я как раз представлял себе алый, но ты не могла видеть…

— Тем не менее, клянусь, он менялся!

— Ты перегрелась на солнце, дорогая.

— Чушь! После Дарфара обычное солнце на меня так бы не подействовало. Скажи еще, что я с ума схожу, — возмутилась Ника.

— Не берусь утверждать с уверенностью, но ты начинаешь меня беспокоить, Бара.

Девушка не стала с ним спорить, сочтя, что ей действительно померещилось.