Талли

— А говорила, будто рожала Бумеранга два дня подряд и даже пришлось делать стимуляцию.

Робин улыбнулся в ответ:

— Да, она всем так говорила.

Ему почему-то было приятно, что Талли не сказала Джеку правду. «Человек — странное животное, — подумал Робин, — он всегда ищет, чем бы облегчить себе боль, все равно чем, пусть даже какой-нибудь ерундой». Но маленькая радость так же быстро улетучилась, когда Джек начал:

— Слушай, парень…

Робин отмахнулся от него, полуприкрыв глаза.

— Нет, — сказал он, вставая. — Это выше моих сил. Спасибо за то, что вспомнил про плаценту.

Он медленно подошел к окну. И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого… Я не боюсь дьявола, ибо Господь ведет меня. И во все дни жизни моей да пребудет твоя доброта и прощение… яко благ и человеколюбец… Господь мой, Господь, почто покинул меня? Робин никак не мог вспомнить, что это было, — псалом Симона под названием «Благословенная».

Он присел недалеко от окна.Блаженны кроткие, ибо они наследуют…Блаженны агнцы на заклание…Блаженны алчущие, гонимые и униженные…Господь мой, почто оставил меня?

Робину хотелось курить, но он не смел выйти из комнаты. Но, Господи, как хотелось курить! «Песня Кэти», — подумал он. — Песня Талли… И вот я пришел к сомнению, ко всему, что я почитал за истину, я стою один без веры, и все, во что я верю, — это ты…

Он вытащил зажигалку и щелкал ею, размышляя. Прости нас грешных… «Так, что еще я помню? Спасибо, мама, за то, что привела меня в церковь, когда я еще был ребенком, и за то, что заставляла меня учить эти молитвы, в которых я не нуждался все мои тридцать лет».

От всех зол и несчастий; от греха и от мук вечных, Великий Боже, помилуй нас. От слепоты сердца нашего, от гордыни; от зависти, ненависти и злобы; от блуда и всех других смертных грехов, от всех обманов мира, от войны и убийства, и от внезапной смерти… Всеблагой Боже, избави нас. Я так надеюсь, Талли, что ты не умрешь и не оставишь меня в одиночестве, как она оставила тебя и сделала одинокой…

Прошло еще два часа. Сто тридцать девять минут. Восемь тысяч триста сорок секунд… сорок одна… сорок две… сорок три…

Вошел доктор.

Робин и Джек встали. Джулия осталась сидеть.

— Все хорошо, все в порядке, — сказал доктор Бруннер, снимая хирургические перчатки. — Теперь можете быть спокойны. Она выкарабкается.

Робин упал в кресло. Но Джек продолжал стоять.

— Это ведь была плацента, да?.

— Да, мистер Пендел. Вы оказались правы. Часть плаценты осталась в матке. Эндометрия. На рентгене ее практически невозможно увидеть. А поскольку орган мертвый, он очень быстро разлагается, создавая ряд проблем, как вы уже знаете. Кровотечение, высокую температуру, сепсис, кроме того, серьезные повреждения самой стенки матки. Матка у миссис Мейкер всегда была слабая и нездоровая. У нее и раньше были проблемы с отделением плаценты. На этот раз, рожая дома, она попала в отчаянное положение. Но теперь все позади. Пульс уже поднялся до пятидесяти пяти и продолжает расти. Давление по-прежнему низкое, но все будет хорошо. Да, вот еще что… — Доктор Бруннер повернулся к Робину. — Чтобы спасти ее, матку пришлось удалить. Все остальные органы целы, но матку она потеряла. Я сожалею, — добавил он, отворачиваясь от Робина. — Еще раз спасибо вам за сданную кровь, джентльмены. И за вашу помощь, мистер Пендел, — добавил доктор Бруннер, пожимая ему руку.

Джек пожал ее в ответ. Робин откинулся в кресле. Был час ноль пять дня, второго дня нового 1990 года.

4

Робин вернулся домой ночью в среду. За Бумерангом ухаживали сразу три женщины: Милли, заламывающая бровь и повторяющая про себя молитвы о Робине, Хедда, прохромавшая в кухню, чтобы спросить, не хочет ли Робин поесть, и Шейки, которая укладывала Бумеранга спать.

— Спасибо, Шейки, — благодарно сказал Робин.

Шейки дотронулась до его руки.

— Как Талли?

Больше никто про Талли не спросил. Может быть, Шейки молилась за Талли?

— Замечательно, — сообщил Робин. — Скоро ты сможешь навестить ее и ребенка.

— Она все еще без сознания?

— Ей уже лучше, — сообщил Робин, складывая губы в подобие улыбки.