Началась обычная жизнь. Титуан проводил большую часть времени в кровати или в кресле за чтением, видеоиграми и просмотром фильмов. Кто-то из учителей приходил с ним позаниматься, чтобы он не выпадал из школьной жизни. Каждый день мы помогали ему передвигаться по коридорам с этим здоровенным грузом. Иногда мы продлевали прогулку до самой вертолетной площадки на крыше больницы, надеясь, что туда сядет вертолет.
Так шли дни за днями, недели за неделями в ожидании нового сердца, которое могло бы дать ему второе дыхание.
Декабрь налетел ураганом. Вчера выпало много снега. Днем от оттепели он растаял, затем ближе к вечеру новая волна холода нахлынула с севера. За несколько часов город превратился в огромный каток, лед парализовал движение и жителей. Из кабинета я смотрел на сад, покрытый коркой инея, на оголенные деревья, которые словно заснули. Я открыл дверь. Холодный воздух ворвался в помещение. Эта суровая зима – той же породы, что и зимы моего детства.
Тогда мой отец заготавливал дрова. С двумя другими фермерами они рубили деревья, которые им выделяла коммуна, и распиливали их. Я обожал эту работу в лесу. Непрерывный рев бензопил (и никто не носил защитных средств!), удары кувалды, тяжелое падение деревьев, обрезка ветвей перед большими маневрами тракторов, которые выволакивали их на дорогу. Часто жгли костер. Осенью, перед наступлением больших холодов, мы жарили на углях сосиски, завернутые в фольгу. Полдники у нас были достойны Гаргантюа. Свежий хлеб, сосиски, высушенные или жареные, и копченый бекон. Сидя на бревне, укрывшись от ветра, лицом к огню, чье потрескивание наши оглохшие уши уже не слышали, мы поглощали наши перекусы. Боже, какие они были вкусные! Боже, как же было хорошо! Тогда мы чувствовали, что достигли нужного роста, нужного человеческого масштаба, чтобы противостоять этому северному ветру, который завывал над верхушками деревьев, и этим наступающим сумеркам. По мере того как приближалась зима, холод становился все более пронизывающим, и полдники, после которых мы все больше замерзали, откладывались до возвращения на ферму. В тепло. Наш трактор без кабины отдавал нас на волю ледяного ветра, стоило только выехать из леса. Мы надевали варежки, шапки, старые шинели, втягивали голову в воротник, чтобы меньше места осталось для его пощечин.
Как далеко то время, когда моя работа подчинялась погодным условиям! Сейчас небо могло бы упасть на землю, а я едва бы это заметил, сидя
Не успела автоматическая дверь открыться, как вокруг настало Рождество. Изобилие еловых веток, еловые и сосновые шишки, переплетение гирлянд, шаров, и электрических свечей, в изобилии рассыпанный искусственный снег – все это говорило об огромном энтузиазме, причем детском: это Титуан устроил этот «фейерверк». Вокруг него постоянно снуют медсестры, обихаживают его, играют с ним, подтрунивают. На праздники его родители уехали домой, так что ему немного одиноко. И все же он не скучает, он остается жизнерадостным, веселым, совсем не хмурым.
После Нового года работа возобновилась.
Настало время еженедельного коллоквиума. И там Урс, заведующий кардиологией, заявил нам без всяких предисловий серьезным и явно встревоженным голосом:
– Папа Титуана требует, чтобы мы убрали искусственное сердце и сняли его сына с очереди на трансплантацию.
– Что?!
Я в буквальном смысле подскочил на стуле, настолько меня поразило это неожиданное сообщение, и рухнул обратно, повернувшись к Урсу. Я смотрел на него, остолбенев.
– Это как вообще понимать?
Он так же монотонно повторил:
– Папа Титуана хочет, чтобы мы убрали искусственное сердце и разрешили мальчику вернуться домой.
Та же волна удивления снова пробежала по залу.
– Нет, Урс, погоди. Это еще что за шутки? Все ведь знают, что это невозможно. И они же не отменяли свое родительское согласие на трансплантацию. Ты нам сказок не рассказывай.
– Знаю. Но после возвращения они передумали. Они больше не хотят слышать о трансплантации.
Я обернулся и в изумлении посмотрел на коллег, чтобы убедиться, что мне не померещилось. Урс продолжал:
– Мы имеем дело с людьми другой культуры, у них другие ценности, в том числе в вопросах жизни.
– Да, конечно, Урс, но, в конце концов, здесь речь идет об их ребенке и его жизни, и у нас есть возможность его спасти.
– Знаю, Рене. Поверь мне, я сам рухнул, где стоял, когда они мне об этом сообщили. Я сам подумал, что выпал из реальности. Но, к несчастью, я быстро понял, что это не так и что они не шутят. Я, конечно, попытался их вразумить. Особенно отца. Безнадежно. Он неуступчивый человек, не идет на компромисс.
Никто не проронил ни слова. Через несколько секунд…