Там, где нас нет

— Я не верил. До конца. Думал, сейчас санитаров из дурки вызовет и хана, — Петюня тоже имел, что сказать.

— Это я здесь сварщик Махмуд-как-там-его, а дома меня звали Ахмет-психиатр с двадцатилетним стажем, — хитро щурясь сказал Махмуд-Ахмет. — А наш начальник только что узнал своё пограничное состояние психики… Кстати, — добавил он. — По-моему, сейчас Людкин выход.

Внезапно, на всей стройплощадке погасло освещение и в полной тишине включился прожектор на башенном кране…

СОСУЛЬКА ДЛЯ ДОКТОРА

Серое февральское утро началось как обычно. Снова в больницу заявилась очумелая жена пациента. Она кричала, обвиняя доктора Корягина в воровстве и всех смертных грехах. Это повторялось уже много дней подряд, и каждый раз начиналось одинаково. Корягин уже понял, что такими темпами не доживет и до тридцати.

— Вы его залечили! Издеваетесь над ним! Я привезла его здоровым, а сейчас во что он превратился?! Вы коновал! Фашист! Вас надо расстрелять!

Эти слова больно ранят, особенно когда несправедливы. Корягин помнил, как принимал того больного. Пожилой мужчина поступил в состоянии сопора. Диагнозом приемного отделения было «сосудистая деменция» (старческое слабоумие). Пациент был крайне истощен. Он не разговаривал и не вставал — настолько были скованы его конечности. Корягин сделал невозможное. Он поднял умирающего человека из гроба. Только, кажется, зря. Мужчина оказался никому не нужным. Супруга отказалась забирать мужа домой.

— Вы что себе позволяете?! Вы не врач! Вы убили его совсем, до смерти! Посмотрите, когда он поступал к вам, был в уме! С собакой гулял! А теперь овощ! Вы ничтожество! Я подам на вас в суд! — от крика её сморщенное, мелкое лицо побагровело и напоминало теперь жухлый помидор. На попытки успокоить, старуха только распалялась еще больше.

Но Корягин терпел это. Ни разу не подав виду, и не нахамив в ответ. Впитывал глубоко в свою душу эти оскорбления, очевидно, пытаясь «переварить», и не демонстрировать окружающим свои чувства.

Самым забавным, пожалуй, в этой ситуации было то, что больной чувствовал себя хорошо. То есть, он был здоров в той мере, в какой может быть здоров человек полностью потерявший разум. Он кушал, самостоятельно вставал. Ходил в туалет, даже иногда ругался на санитарок.

Доктор не один раз собирал консилиумы в составе главных специалистов. Приходил даже начальник медицинской части. И все, как один, твердили, что больной нуждается в скорейшей выписке. На этом социальный уход заканчивался и далее лечить человека предстояло семейному окружению.

Больше всего доктора доканывала пассивность и бездействие окружающих. Особенно начальника. Нет бы запретить жене больного допуск в отделение, подать в суд в конце концов. Сделать что угодно, чтобы от безумных родственников не страдали другие больные. Но нет! Как бы Корягин не настаивал, решение было однозначным: «не обострять».

Вот и кончилось это необострение тем, что бедный Корягин раздумывал о том, куда бы ему деться. Подальше от этого всего. Может быть, лучше на тот свет? Он чувствовал уже, что его ум разлагается, а душа плесневеет изнутри. Но выхода из этой ситуации никакого не видел.

В то утро Корягин, после полученной порции оскорблений и клеветы, вышел покурить и увидел её: острая как шпага, огромная сосулька висела под козырьком у входа. «Должно быть, это очень опасно», мрачно подумал доктор. Ведь наверняка эта сосулька сорвется, и убьёт кого-нибудь. А может, даже и меня. Последняя мысль показалась ему симпатичной. Если он не смог выписать больного, значит, выпишется сам. Позорно покинет поле боя.

Не смотря на то, что доктор при своих коллегах бывал демонстративно циничен, судьба любого пациента часто тревожила его больше, чем собственная. Настолько, что Корягин порой забывал побриться и погладить брюки. А иногда и поесть. Днем доктора терзала тревога, а по ночам к ней присоединялась бессонница. Доктор по нескольку часов ворочался в кровати, одолеваемый навязчивыми мыслями. Измученный ночным беспокойством, он звонил медсестрам на пост, чтобы узнать, как там поживает его больной. И лишь удостоверившись, что с больным все хорошо, засыпал тревожным сном. Ровно до рассвета, пока будильник не звонил шесть ноль ноль.

Последние недели доктор только и думал, как бы выписать больного. Иначе, он, Корягин, будет виноват во всем. И бабка подаст жалобу в прокуратуру (вы не сомневайтесь, подам. За мной не заржавеет. Вы проклятый коновал и гестаповец. Сколько можно? Только сидите весь день, жрете и курите! Я напишу жалобу, у меня связи!). А заодно на портал Президенту (Вы здесь работать больше не будете. Лечить не умеете, вас сажать надо. Какую-то трубку поставили, ну и что-что он без нее умрет. Пришел-то без этой штуковины!).