Там, где цветет полынь

Пока он возвращался к дивану, с его лица не сходила злая ухмылка. Так не улыбаются девушке, с которой решили выпить. Уле захотелось домой. И это желание – безотчетное, всегда возникавшее в момент опасности, – придало ей уверенности. У нее не было права хотеть домой. У нее даже дома не было. И что может сделать ей этот загнанный парень, если самое страшное живет в ней самой?

Рэм протянул стакан, и Уля сжала его в ладони так сильно, что еще немного – и тот бы рассыпался в стеклянную крошку. Темная жидкость щедро заполнила половину объема, сверху Рэм налил немного воды – она весело зашипела, пузырясь, – и выдавил пару капель лимона.

– Пей, – кивнул он, поднося ко рту точно такой же стакан. – Надо выпить. За твою игру, за то, чтобы этот чертов месяц никогда не заканчивался. – И, не давая Уле вставить ни слова, уничтожил содержимое в два больших глотка.

И пока он переводил дыхание, Уля увидела его таким, каким он был на самом деле. Совсем еще молодым, чуть ближе к тридцати, чем она сама, но куда дальше, чем ей казалось раньше. Избитым, помятым, больным и очень испуганным. До чертиков, до тошноты, до желания заглушить страх «Лукавым Джимом».

Когда Рэм наконец открыл глаза и встретился с Улей взглядом, то, кажется, сразу понял, что в броне больше нет смысла, и расслабился. Посмотрел на Улю, беззвучно говоря: «Ты можешь уйти прямо сейчас, я тебя не держу, я не сумею тебя спасти и потому отталкиваю тебя, чтобы не привыкнуть, как привыкают все бродячие собаки – раз и навсегда, у нас нет времени на привычку, у нас вообще его нет». Уле хватило его молчания, чтобы решиться. Она поднесла ко рту бокал, откуда невыносимо сивушно пахло, и сделала первый глоток, потом еще один, и еще, и еще.

Рот обожгло, язык онемел, по гортани пронеслось пламя. Но Уля продолжала пить, не отрывая глаз от Рэма, который стоял над ней, сжимая в ладони пустой стакан. Она позволила себе закашляться, только допив мерзкое пойло до самого дна. Комната мягко закачалась из стороны в сторону. Но тепло, которое толчками распространялось по телу, стоило того. Рэм сел рядом.

– Теперь понимаешь, почему лукавый?

Уля нервно засмеялась и снова зашлась кашлем.

– Черт… – вырвалось у нее.

– Не черти! – Это они выдохнули хором и залились смехом так безудержно, что в стенку постучала Оксана – робко и почти неслышно, памятуя, видимо, о стычке в коридоре.

– И где ты научился этому пойлу? – спросила Уля, когда Рэм налил по второй и сполз на пол прямо перед ней.

– В военном училище, – процедил он, наклонив голову, чтобы рассмотреть, как удивленно вытянется ее лицо.

– И что ты там забыл?

– Папаша. – Рэм смотрел на нее осоловевшими глазами, словно уже высадил бутылку. – Я учился в девятом классе, и он тогда в меня еще верил. Рома. Рома-а-ан… – Голос грозно взвился к потолку. – По моим стопам пойдешь, сын, гордость. – Его передернуло. – И выпроводил из дома в училище.

– Тебе там не нравилось? – Уля чувствовала, как мягкими лапами ее обнимает хмельная тяжесть, но Рэма несло куда сильнее.

– Да нет. Там было неплохо… Первые полтора года. Главное – на выходные домой не возвращаться. Оставался в располаге, читал, к олимпиаде по математике готовился. – Он хрипло засмеялся и сделал большой глоток.

– Вы с отцом не ладили?

Рэм устало прикрыл глаза. Уле показалось, что сейчас он снова уснет, но тот просунул руку в карман, выудил оттуда круглую таблетку, зажал ее между зубами и проглотил, запив виски.

– Он бил маму. – Голос сделался неживым. – Страшно бил. Умел так, чтобы следов не оставалось. А она терпела, плакала, но терпела. Бывает, лежишь ночью у себя, а она тихо так в ванной воет. На одной ноте. А отец храпит через стенку. Мне кажется, я тогда и свихнулся…

Уля не знала, что ответить. Сидела, тупо пялясь в темноту. Рэм пошевелился первым, глотнул воздух, открыл глаза, посмотрел на Ульяну осознанно, почти трезво, очень зло.

– Так что в училище было неплохо, – подытожил он и поморщился, наливая себе еще.

– Если не хочешь, не говори. Можем просто посидеть…

– Да нет, я… в норме. – Рэм поставил стакан на пол. – Не знаю, когда в последний раз вспоминал о них. И когда еще вспомню. – И замолчал.

Молчать было еще хуже, чем задавать вопросы.

– Ты закончил училище?

– Что? – Он вздрогнул, словно успел забыть, что сидит в этой темноте не один. – Нет. Нет, не закончил… В последний год все пошло к чертям.

– Полынь? – чуть слышно выдохнула Уля.

– Полынь, – Рэм кивнул. – У нас была физподготовка. Сдавали нормативы. И парень… Тамаз, кажется, уже и не помню. Он передо мной в строю был. Три подхода к брусьям. В последний момент обернулся на меня, что-то сказал… И я поплыл. Увидел, как палка под ним срывается с крепления и он падает головой вниз.

Уля тяжело сглотнула. Жаркий июльский полдень, Никитка в полосатой кепочке и первая полынь, ударившая в нос. Все это, повторяющееся из раза в раз, снова встало перед глазами.

– Я заорал, конечно, – продолжил Рэм, втянув через зубы еще немного виски. – Оттащил его в сторону, начал кричать, что брусья разболтанные… Мне не поверили.