Там, за чертой блокады

Весть о том, что ленинградский детдом уезжает, стала главным событием в жизни всей деревни.

Узнав об этом, примчался Никитич, который давно находился на дальних полях и не допускал мысли, что могут уехать ставшие такими родными Ивановна, Алексеевна, Витька, Валерка, Гешка, даже идейный «противник» – докторша, «мудрёное» имя которой он так и не запомнил.

Девять подвод, выделенных районом, на ночь расположились табором на территории детдома. Нелли Ивановна не стала препятствовать тому, что запылали два костра между телегами и всю ночь раздавались громкие голоса возниц, смех, звуки гармошки. Еще шесть колхозных подвод пришли утром под руководством Никитича.

Нелли Ивановна не предполагала, что прощание будет таким трогательным. Несмотря на ранний час, собралась почти вся деревня. Не поместившиеся на дворе люди толпой стояли за изгородью.

На Никитича без жалости нельзя было смотреть. Он, не стесняясь слёз, ходил от одной женщины к другой, кого-то целовал, кого-то обнимал, кому-то жал руку и всем кланялся в пояс. Когда прощался с директором, зарыдал в голос, как местные женщины.

Валерка, пользуясь всеобщей суматохой, сбежал с Дарьей Грошевой в беседку, держа ее за обе руки.

Прок с каменным лицом, словно не видя никого, стоял прислонившись спиной к крыльцу. Увидев Стогова, жестом подозвал к себе. Взяв Виктора за плечи, он с эстонской невозмутимостью произнес:

– Для тех, кто пока мало знает, но стремится знать все, всегда и везде есть много интересного. А ты такой! Не растеряй свою любознательность!

Удивленный необычно длинной речью молчуна Прока, Виктор, от волнения не понявший половины, несколько раз повторил: «Спасибо!»

Но апофеозом прощания для Нелли Ивановны стало действо, втайне подготовленное воспитательницами. Занятая размещением детей по телегам, назначением и инструктированием старших на каждой подводе, множеством других дорожных забот, она не обратила внимания, что возле крыльца выстроилась шеренга остающихся малышей с воспитательницами.

– Нелли Ивановна! – обратилась одна из них. – Посмотрите, вас ждут!

Когда директор повернулась к детям, они не очень дружно, но громко прокричали:

– Счастливого пути! Счастливого пути! Счастливого пути! Ура-а-а!

Она без тревоги и волнения не могла думать о расставании с остающимися ленинградскими и местными детишками и уж совсем не ожидала такого мажорного прощания.

По лицу Нелли Ивановны пробежала легкая судорога и, не сдерживая слёз, но широко улыбаясь, она кинулась к детям и, крепко обнимая, стала целовать всех подряд.

– Нелли Ивановна, не плачьте! – подбодрил ее Коля Октябрьский. – Мы скоро встретимся!

От последних слов ребенка слезы еще сильнее потекли из глаз директора. «Перестарались вы, мои дорогие воспитательницы, с обещанием скорой встречи…» – успела подумать директор, но тут же неосознанно сама включилась в игру:

– Да, да, Коленька, я приложу все силы, чтобы эта встреча состоялась как можно быстрее!

Вслед за ней со слезами кинулись целовать детей и отъезжающие сотрудницы.

Возглавляемая Никитичем колонна подвод выехала на единственную улицу деревни, по которой дети и взрослые приехали сюда три года назад.

Многие из деревенских провожали подводы далеко за околицу, продолжая распихивать гостинцы, главным образом драники.

Виктор глянул на подводу Спичкина и увидел, что рядом с телегой, держась за Валеркину руку, идет Даша.

Когда Даша остановилась, махая рукой Спичкину, Стогов, поравнявшись с ней, приложил большой палец правой руки к своему носу и, улыбаясь, пошевелил четырьмя другими пальцами.

Дарья беззлобно, но громко произнесла:

– Дурак!

Едва подводы остановились возле райисполкома, Нелли Ивановна с болью в сердце отметила, что картины их эвакуации повторяются с точностью до наоборот, словно в фильме с отматывающейся назад кинолентой. Тогда они выгрузились из вагонов в тупике и на подводах подъехали к райисполкому, с трепетом ожидая места пристанища. Сейчас, загруженные, они с таким же трепетом ждут отъезда от райисполкома к теплушкам, стоящим в том же самом тупике.

«Даже не верится, что прошло три томительных года, начавшихся с веры и надежды на скорое возвращение домой», – мысленно произнесла Нелли Ивановна.

Заботами Галины Андреевны Овчинниковой вагоны были вымыты, на нарах лежали ватные матрасы, подушки, накрытые солдатскими фланелевыми одеялами. По словам Галины Андреевны, упоминание в военном городке о детях блокадного Ленинграда служило паролем для безвозмездной передачи не только постельного белья, но и комплекта алюминиевой посуды, начиная с чайных ложек и кончая кастрюлями и большими бачками-термосами.

Устраивались неспешно, неоднократно меняясь местами с учетом соседей по «купе», готовясь к длительному путешествию. Мать Виктора хотела ехать вместе с сыном, но по соображениям стеснительности она, как и воспитательница Александра Гавриловна, должна была ехать в «женском» вагоне.