И конечно же, Мартин Колингвуд сдал свой выпускной экзамен в июне и уехал в большой город учиться в школе похоронных агентов – по-моему, это так называется, – а вернувшись, стал работать в салоне ритуальных услуг у своего дяди. Мы жили в одном городе и слышали друг о друге почти все, но, думаю, мы много лет не встречались лицом к лицу и вообще не видели друг друга, разве что издалека. Да, наверно, я действительно с ним не встречалась, пока, будучи замужем уже несколько лет, не приехала домой на похороны какого-то родственника. Тогда-то я и увидела его. Он был, конечно, уже не совсем мистер Дарси, но по-прежнему прекрасно смотрелся в черном костюме. И я встретила его взгляд, и выражение его лица было настолько близко к улыбке, насколько позволяли обстоятельства, и я знала, что он был удивлен, вспомнив о моей преданности и о моей маленькой, давно погребенной катастрофе. И я ответила ему нежным непонимающим взглядом. Теперь я уже взрослая женщина, а он пускай выкапывает из могил собственные катастрофы.
Время смерти
Когда все закончилось, мать – Леона Пэрри – лежала на кушетке, кутаясь в стеганое лоскутное одеяло, а женщины все подкладывали и подкладывали поленья в огонь, хотя в кухне было не продохнуть от жары, и никто не включал свет. Леона сделала пару глотков чая, отказавшись от еды, и все пыталась вступить зазубренным и упористым голосом, пока, впрочем, без истерических ноток: Я вышла из дому всего-то на двадцать минут, всего-то двадцать минут меня не было…
(Три четверти часа, не меньше, подумала Элли Макги, но ничего не сказала – не время теперь. Но она это помнила, потому что каждый день слушала по три радиоспектакля, а тут и до середины второго не дошла – Леона сидела у нее на кухне и все тарахтела о своей Патриции. Леона пришла к Элли шить на ее ножной машинке ковбойский костюм для Патриции. Она строчила с бешеной скоростью, резко останавливалась и дергала нитку, вместо того чтобы сначала медленно провернуть колесо в обратную сторону, а уж потом оборвать, хотя Элли так просила ее не дергать, а то иголка сломается. В тот вечер Патриция должна была в этом костюме выступать на концерте – она пела кантри. Патриция выступала в эстрадном ансамбле «Мейтленд-Вэлли», который разъезжал по всей округе, играя на концертно-танцевальных вечерах. В афишах Патриция значилась как «Милашка из Мейтленд-Вэлли», «Белокурая крошка» или «Маленькая детка с большущим голосом». Голос у нее действительно был сильный, почти пугающе мощный для такой хрупкой девочки. Леона с трех лет выпускала ее петь на публике.
И хоть бы разок испугалась, говорила Леона – подавшись вперед, она рывками качала педаль машинки, – выступает как дышит. Полы кимоно Леоны чуть оттопырились, открывая тощие ключицы и увядшие груди с выпуклыми синеватыми ручейками вен, стекавшими в грязно-розовую ночнушку. Ей до лампочки, хоть бы и сам король Англии глядел на нее, – встанет и споет, а как споет, то по-своему так, по-особому сядет. И имя у нее подходящее для артистки – так и хочется объявить со сцены: «Патриция Пэрри» – как звучит, а? Да еще и блондинка. Приходится накручивать ее на тряпочки каждую ночь, но кудрявых-то полно, а натуральные блондинки – это редкость. Они не темнеют, кстати, эта ветвь в нашем роду не темнеет. Помнишь, я тебе рассказывала про свою кузину – ту, которая победила в конкурсе «Мисс Сент-Катарине» в тридцать шестом, – у нее такие волосы и еще у покойной тети…)
Элли Макги ничего не сказала, и Леона, отдышавшись, погрузилась в причитания снова: Двадцать минут. И я же ей сказала перед уходом: следи за детьми! Ей ведь девять лет уже. Я только через дорогу сбегаю, тебе костюм дошью, а ты присматривай за детьми. Я вышла за дверь, спустилась по лестнице, прошла через сад, а когда взялась за крючок на калитке, что-то меня остановило, а подумала:
Элли Макги это тоже слышала, но ничего не сказала – не время сейчас для уточнений. Голос Леоны крепчал, и в любую минуту она была готова сорваться на крик: Не подпускайте ко мне эту девчонку, просто уберите ее с глаз моих долой.