Танец с дьяволом

Трудно сказать, кто был поражен больше — она сама или Саша.

Волк подошел к воде, подозрительно ее понюхал.

Зарек вымыл руки в раковине. Затем снял с плиты горячий шоколад, налил его в кружку и понес Астрид.

— Держи, — проговорил он со своей обычной грубостью и, взяв ее за руку, помог нащупать кружку.

— Что это? — спросила она.

— Мышьяк и рвотное.

Астрид скорчила гримасу.

— Правда? Ты так тихонько его приготовил, что я и не заметила? Надо же! Что ж, спасибо. Никогда еще не пила рвотного — должно быть, это что-то особенное!

Если она надеялась, что Зарек смягчится, то жестоко ошиблась.

— Хочешь — пей, не хочешь — не пей, — проворчал он. — Мне все равно.

По звуку шагов она поняла, что он вышел из комнаты.

Астрид медленно поднесла чашку к губам. Она видела глазами Саши, как Зарек готовил шоколад, и знала, что никакого яда в нем нет, — и все же после резкого замечания Зарека пить его как-то не тянуло.

«Он на тебя смотрит», — послышался мысленный голос Саши.

Астрид повернула голову. Очень медленно.

«Что?»

«Смотрит и ждет, будешь ты пить или нет».

Астрид замерла, размышляя, что делать. Что это? Он тоже ее испытывает? Хочет знать, сможет ли она ему довериться?

Наконец, глубоко вздохнув, она начала пить шоколад — горячий и сладкий, именно такой, какой она любила.

Зарек был поражен ее смелостью. Он постарался ее напугать, а она все же ему доверилась! Сам он никогда в жизни ничего не выпил бы из рук незнакомца.

Надо признать: эта женщина — не трусиха.

Однако если здесь появится Танат, смелость ей не поможет.

Зарек задумался, вспомнив этого демона, даймона — или боги его знают, кто он такой, — которого послали за ним охотиться.

Среди Охотников ходил слух, что Темного Охотника, сбившегося с пути, выслеживает и убивает по приказу Артемиды сам Ашерон.

Подтвердить или опровергнуть этот слух никто не мог — все, кто знал это точно, сейчас бродят по земле бесплотными, бездушными Тенями. Жалкие существа, вечно мучимые голодом и жаждой — и неспособные насытиться.

Они видят и слышат все, что происходит вокруг, — но их самих никто не видит и не слышит.

Зарек понимал, каково им приходится: ведь он и сам был таким «невидимкой» все двадцать шесть лет своей смертной жизни.

Впрочем, нет, ему досталось сильнее. Лучше бы мир вовсе не знал о его существовании, ведь окружающие замечали его лишь для того, чтобы причинить ему боль.

Чтобы ударить, пнуть, унизить.

Ярость захлестнула Зарека. Пылающим взором окинул он дом Астрид — безупречный дом, в котором все демонстрировало богатство и благополучие. Во времена его смертной жизни такая женщина плюнула бы ему в лицо только за то, что он посмел встретиться ей на пути. В том мире он был бы настолько ниже ее, что его избили бы до полусмерти за один взгляд на нее.

А взгляд ей в глаза означал бы для него смерть.

«Этот раб досаждает вам, госпожа?»

Зарек скривился при этом воспоминании.

Ему было тогда двенадцать лет, и он имел глупость поверить братьям, когда однажды на рынке они указали ему на эту женщину.

«Эй, раб, гляди! Это твоя мать! Ты что, не знал? В прошлом году дядя дал ей свободу».

«Зарек, подойди к ней! Скажи, что ты — ее сын! А вдруг она тебя пожалеет и добьется, чтобы тебя тоже освободили?»

Он был мал и глуп — широко раскрыв глаза, он смотрел на женщину в богатом одеянии, с черными, как у него, волосами и чудесными синими глазами. В первый раз в жизни он видел свою мать. Он и не подозревал, что она такая красавица.

Хотя в его фантазиях мать всегда представала прекраснее самой Венеры. Он думал: она — рабыня, как и он сам, а бросить сына ее принудил хозяин. Он воображал себе, как рыдала мать, когда его вырвали из ее объятий. Как тосковала о нем, как ждала, что он к ней вернется.

Должно быть, не было дня, когда бы она не вспоминала о своем потерянном сыне! Как и сам он: днем и ночью думал о ней.

Наверное, безжалостный отец хотел причинить ей боль, именно для этого и отнял у нее сына.

Зарек не сомневался: мать его любит. Все матери любят своих детей. Рабыни в доме отца смеялись над ним и отнимали у него скудную пищу, — их любовь принадлежала их собственным детям.

Но мать… она любит только его.

Если они когда-нибудь встретятся, — никто и ничто больше их не разлучит!

И Зарек бросился к матери. Обнял ее, громко крича, что это он, ее сын, что он наконец-то ее нашел…

Но на лице ее отразились совсем не материнские чувства.

Она смотрела на него с ужасом и омерзением.

— Как же так? — прошипела она, искривив лицо в уродливой гримасе ненависти. — Я же заплатила той стерве, чтобы она тебя придушила!

За спиной громко захохотали братья.

Зарек, потрясенный ее откровением, не мог ни двинуться с места, ни вздохнуть. Выходит, она подкупила другую рабыню и поручила ей его убить!

Когда стражник, приблизившись к ним, спросил, не досаждает ли госпоже этот раб, та холодно ответила:

— Этот ничтожный раб посмел ко мне прикоснуться. Я хочу, чтобы его за это высекли.

И сейчас, две тысячи лет спустя, эти слова звенели у него в ушах, а перед глазами стояло ее безжалостное лицо…