Танго на цыпочках

— Поняла? Сиди тихо. — Тимур не удержался от подколки. Митрич одобрительно закивал, а Ника насупилась. Пусть позлится, иногда полезно, злость — не слезы, злость думать помогает.

Лодка шустро скользила по зеркальной глади озера, вода больше не просачивалась, ритмично поскрипывали уключины: Митрич греб профессионально, почти как спортсмен на соревнованиях. И когда Тимур предложил сменить — все-таки труд тяжелый — отказался, заявив, что к своей лодке чужого человека не допустит.

Впрочем, Салаватов не особо расстроился, прежде с веслами работать ему не приходилось и, может статься, что осторожничал Митрич неспроста — кто знает, это только с виду просто: сел да ворочай веслами, а на самом деле так и лодку перевернуть недолго. Но хватит ли сил у Митрича до острова дотянуть?

Хватит, решил Тимур. Митрич — мужик с виду серьезный, коренастый, крепкий, до самых глаз зарос седой щетиной, точно берег старым камышом. Веслами орудует так, словно в руках зубочистки.

— А далеко до острова? — Поинтересовалась Ника. Она сидела, вцепившись руками в борта, и боялась шелохнуться, лишь изредка поглядывала на сине-зеленую воду, точно прикидывая: сумеет в случае чего доплыть до берега или не сумеет.

— Порядком. — «Утешил» Митрич. — Но ты не боись, доплывем, я по хорошей погоде, бывает, плаваю на тот конец, там и магазины хорошие, и городские приезжають, им на лодке покататься — веселье, а мне — заработок.

Тимур прикрыл глаза, раз работать на веслах не доверяют, а больше заняться нечем, то можно и подремать, тем паче солнце сверху печет нещадно, вода за бортом плещется, иногда мелкие брызги, срываясь с плоской лопасти весла, падали на кожу. Приятно, черт возьми, и с чего это он решил, будто поездка на лодке — минус? Плюс.

Это путешествие определенно начало нравится Салаватову. И нравилось до тех пор, пока Митрич не поинтересовался:

— А чегой это вам на проклятом острове понадобилось?

— А почему сразу «проклятом»? — В голосе Ники звучало плохо скрытое раздражении: дескать, мало того, что посадили в скорлупку, которая того и гляди опрокинется, так еще и про остров гадости говорят.

— Известно чего, — Митрич недовольства пассажирки то ли не услышал, то ли всерьез не воспринял, полагая, что на бабские капризы не след внимание обращать. — Проклятое место, оно проклятое и есть, тут, прежде, чем строится, батюшку звать надо, чтобы освятил все, да молебен в церкви заказывать, тогда сила нечистая и отступит. Только я думаю, что с этого острова сам митрополит всех бесов изгнать не смогет. Говорят, до войны остров еще островом не был, с одной стороны озером подпирался, а с другой, значит, дорога была в Погорье да лес. А уже опосля мелиорацию делать стали и затопили подчистую.

— Если затопили, то как остров остался? — Задала логичный вопрос Ника. Салаватов слушал, решив, что вмешиваться в беседу не стоит.

— Бесы подняли. Я ж говорю, нечистое место. Усадьбу, которая туточки испокон веков стояла, немцы разбомбили, а в руинах людей расстреливали. А потом, когда война закончилась, в усадьбе банда пряталася, ох и лихая, говорят, была, всю округу в кулаке держала, только, как после войны власти порядок наводить начали, банде конец пришел: на руинах и изничтожили всех до единого. И затопили, чтоб, значит, сгинуло проклятое место.

Митрич замолчал, чтобы пассажиры прочувствовали торжественность момента. Салаватов крупно сомневался, что власти превратили равнину в озеро исключительно ради того, чтобы уничтожить зло, затаившееся в усадьбе. Скорее всего, причина мелеоративных работ была проще и прозаичней: к примеру, в озере планировалось рыбу разводить, или водохранилище сделать, или еще что-нибудь полезное в хозяйстве.

— Мелкое оно. — Продолжил рассказ Митрич. — Метра два-три, не боле, вот остров и торчит. Раньше ведь как: усадьбы всякие да замки с крепостями на холмах строили. Мне это хисторик один объяснил, который к нам специально, чтобы на остров поглядеть ездил. Сказывал, будто бы тут и раньше всякое случалось, будто князь тут жил, который свою падчерицу обрюхатил да из дому выгнал, а она в лесу дитя родила и померла, прокляв перед смертью весь род княжеский. С тое поры никому из рода того покоя нет. Вучоный тот знатно сказывал, такие страхи — слушаешь и мурашки по коже бегут.

— Так что он рассказывал-то?

На месте Ники Салаватов воздержался бы от выяснения подробностей, с ее расшатанными нервами только страшные сказки и слушать. Но хозяин — барин, хочется покопаться в прошлом — на здоровье. Говоря по правде, Тимуру и самому любопытно было.

— Ну… Вроде как сумасшедшими они становилися через одного, друг друга убивали, словно змеи какие-то, да при этом не разумели, что творят. Сказывал, что перед самой революцией случилось, что один брат другого убил и его за это повесили, потому как не просто убил — а съел, словно зверь какой. Горло перегрыз начисто, вот как! А сестра их, которая хозяйкой в доме осталась, замуж вышла за простого человека, но прожила недолго, года два али три, а потом померла от неизвестной болезни. А еще…

— Хватит! — Взмолилась Ника. — Ужасы какие.