Танго на цыпочках

Марек убит, Доминика пропала, зато Салаватова взяли с пистолетом в руке, тут и без экспертизы сомнений нет, что выстрел был сделан именно из этого оружия. Ко всему возле кухонной двери обнаружены следы крови. Человеческой. Женской. Вторая группа, резус-фактор положительный. Полностью совпадает с данными медкарты Никы.

На третий день Салаватов понял, что еще немного и он сойдет с ума.

Больше всего Тимура беспокоила Ника. Он согласен был сесть на шесть, на десять, на двадцать, да пожизненно, в конце концов, только пусть ее найдут. Беда в том, что Нику не искали. Менты требовали показать, где Салаватов спрятал тело, и не хотели верить, что Ника жива.

А Тимур верил, до последнего верил и понимал, что, если Ника погибла, то он себе этого не простит.

Один, молодой, но уже растерявший часть шевелюры и былой задор, мужик, вчера так и сказал:

— Чего ты упираешься, все ж понятно, скажи и легче станет.

Все, как в прошлый раз. "Скажи и станет легче". "Признайся и получишь меньше", а верить, что признаваться ему не в чем, никто не хочет.

Сегодня все тоже. Третий день кряду все то же. Кабинет с серо-зелеными стенами, стол, пыльное жалюзи и следователь в серо-зеленом, под цвет стен, костюме. И вопросы те же. Ответы, впрочем, те же. Да. Нет, не знаю.

— Зачем ты убил Егорина?

— Я не убивал.

— Вы поссорились?

— Я не убивал.

— Вы пили. Потом поссорились, у тебя оказался пистолет и ты выстрелил. Подружку пришлось убрать, как свидетеля, так?

— Нет. Не так.

— А как? — У следователя были примечательные глаза цвета линялой мыши: не серые, не голубые, не белые — в природе не существует белых глаз — а именно такие вот непонятно-линялые. Зато ум в них светился крысиный, ведь не даром говорят, что крысы умнее собак, и хитрее, и гораздо более жестоки. Впрочем, жестокости Иван Юрьевич не проявлял, наоборот, был терпелив и любезен, курить разрешал, и в самый первый день, когда похмелье, сопряженное с шоком, скрутило подследственного в бараний рог, таблеткой помог. Теперь Иван Юрьевич рассчитывал на ответную любезность в виде чистосердечного признания, но, вот беда, признаваться Салаватову было не в чем.

— Вас там было трое.

— Трое.

— Егорин, Камушкевич и ты, правильно?

— Правильно.

— Егорин убит, Камушкевич пропала. Остаешься ты. Правильно?

— Не правильно. — Тимур отвернулся, чтобы не видеть этого внимательного взгляда. — А эта, ну, которая заявила, она тоже была!

— Была. — Согласился Иван Юрьевич, закуривая. От запаха сигаретного дыма рот наполнился слюной, курить хотелось неимоверно, но унижаться и просить Салаватов не станет. Конечно, может, Иван Юрьевич и догадается угостить, хотя вряд ли, видно, что своим упрямством подследственный конкретно его достал.

— Была, только вот часа через два после убийства.

— Зачем она вообще приперлась?

— Ну… Хотя, чего уж там. Был звонок от мужа, который кричал что-то невнятное, потом ей показалось, будто она услышала грохот, и связь оборвалась. На ее звонки супруг не отвечал, вот госпожа Егорина и забеспокоилась. Помчалась на остров, наняла перевозчика, зашла в дом и увидела труп своего мужа. Кстати, у дамочки хватило мозгов тихо убраться с острова. Теперь понимаешь, что тебе деваться некуда? Доказательств выше крыши.

— А, если она раньше приехала? Убила, уехала назад и устроила спектакль со звонком.

— Ну, — Иван Юрьевич стряхнул пепел прямо на бумагу, поморщился и ладонью смахнул на пол, — оно, конечно, бывает и такое, только остров — это ж не дом, до него так просто не добраться, а записи в журнале аренды совпадают со словами гражданки Егориной. На остров она приехала после убийства, понимаешь?

— Может, она не на станции лодку брала. — Салаватов чувствовал себя мамонтом, тонущем в бездонной смоляной яме. С каждым новым вопросом, с каждым новым доводом, он все глубже погружался в вязкую черную смолу. Скоро она залепит глаза, затечет в уши, забьет нос и рот, оставив его слепым, глухим и беспомощным перед лицом правосудия.

Вопрос, кто дает право судить?

Ответ… Ответа нет.

— Будь спокоен, проверили все окрестные деревни, никто за лодкой не обращался.

— А если она с мужем заранее договорилась? Если это он ее привез?

— А назад как? По воде, аки по суху? Его катер на месте, у причала стоит, так что, кончай Ваньку валять, давай, бери бумагу и пиши, за что ты их убил, и куда тело спрятал!

— Я — не убивал!

— Твою ж мать! — Иван Юрьевич вспылил и даже кулаком по столу ударил. — Слушай, вот ты мне скажи, чего ты добиваешься?

— Чтобы вы мне поверили.

— А ты бы сам себе поверил? — Иван Юрьевич залпом осушил стакан воды, платом вытер вспотевшую шею и вздохнул, показывая, насколько ему надоело возиться с упрямым мужиком, который в упор не видел, чем ему грозит его упрямство.

— Нет.

— Тогда чего от меня хочешь.

— Хочу, чтобы поверили.

— Во вселенский заговор против какой-то девчонки, жертвой которого пал Егорин? Да кому она нужна была, кроме тебя.

— Не говорите "была". — Салаватов не чувствовал ни злости. Ни раздражения, ничего, кроме вселенской усталости. Словно великий титан атлант ушел, бросив весь небесный свод на плечи Тимуру. — Она жива.