Таня Соломаха

— Повтори, тать смердяща!

— Булфу…

Святой отец схватил девочку за уши и стал колотить головой об парту, приговаривая:

— Знай же: ангелы питаются не булками, а святым духом… Надо учить закон божий. Ведь ты кто: христианка или иудейка?

Отец Павел загорелся новой каверзой. Заметив, как растерялась девочка от этого вопроса, повторил:

— Ну кто — христианка? Иудейка?

— Иудейка, ваше благословение, — еле слышно ответила Шура. (Она вспомнила бабушкины сказки, в которых змей, прилетая, фыркал: «Фу, християнским духом воняет». Значит, христианка — это что-то плохое.)

Отец Павел громко захохотал.

— Охо-ха-ха!.. Глупа еси, как и твой отец. Ха-ха!..

Смеялся он долго, до изнеможения. Потом снова уселся на стул и постепенно припомнил суть урока.

— Так что вот это у меня? — кивнул на живот. — Ну-ка ты, Целуйко.

— Живот, отец Павел.

— А ты, отроковице…

— Животик, отец Павел.

— А ну ты, отрок Винниченко. Как называется вот это?

— Это называется брюхо, ваше бла…

— На колени, подлец! На колени, арий окаянный! Я тебе покажу!..

Винниченко стал на колени в углу, подле доски.

Святой отец устал, ему надоело возиться с этой голью.

— Ослы вы, тупицы! Неужели не поймете, что вот это — чрево! Чре-во! Понятно? — подняв вверх палец, заговорил нараспев: — И бе Иона три дни и три нощи во чреве кита…

Как раз в это время прозвенел звонок. Класс посветлел от улыбок и облегченно вздохнул.

* * *

Таня забежала в учительскую. Там сидела Тося Татарко. Она вскочила, кинулась к Тане.

— Что с вами, Татьяна Григорьевна? Вы так бледны… Заболели? Нет? Инцидент с учениками? Ах, не придавайте значения, это бывает я, поверьте мне, случится еще не раз.

Таня посмотрела коллеге в глаза. Ласковые, они светились весенним теплом, нежным вниманием. Удивительно, что Таня раньше не замечала этой доброты — ведь вместе пели в церковном хоре, а знакомства избегала. Дочь казачьего офицера, станичного атамана, Тося ходила по станице с зонтиком и книгой; застенчивая, она никогда не заговаривала с людьми, не бывала на свадьбах, на ярмарках. Поэтому Таня не понимала и недолюбливала эту хрупкую белолицую барышню. И только теперь, почувствовав облегчение от участия и теплых слов молодой учительницы, доброжелательно взглянула на Тосю.

— Поругалась с попом.

— Ах, варвар! — помрачнела Тося. — Как он бьет наших детишек!..

— Больше не будет! — решительно отрубила Таня. — Я предупредила, что напишу адвокату Лунину в Армавир. А Виктора Игнатьевича знают по всей России. Он начнет процесс.

— Прекрасно, Танечка! — Тося захлопала в ладоши, глаза ее заблестели, на щеках проступил нежный румянец. — Как это я сама не додумалась раньше! Ведь отец Павел после конфликта с архиереем боится разглашений. А про адвоката Лунина я знаю, он многим помог. Репутация его как гуманиста широко известна.

Тося горячо обняла Таню, по-девичьи прижалась к ней. Таню взволновал этот незаметный искренний переход на «ты».

— Ой, как это хорошо, что ты в нашей школе, Таня!.. Как мне страшно было здесь одной, поверь! Из учительской семинарии я приехала со светлыми мечтами, думала открыть «Просвиту», воскресную школу, читальню… Но все замыслы мои растоптали Калина и отец Павел. А папа мой вынужден подчиняться богачам, да и слабохарактерный он… Я выписывала из киевской «Просвиты» книги Тараса Шевченко, Леси Украинки, Олеся, Франко. Собрала большую библиотеку, но никто ею не пользовался. Я поняла, что все погибло; мои мечты, стремления омрачились безрадостными буднями; меня опутали грязными сплетнями, сватовством и провинциальным ухажерством… Запахло плесенью, потянуло затхлостью, старостью, мир поблек, и в отчаянии я уже подумывала о самоубийстве, но вот появилась ты…

Так сумерничали они вдвоем, сидя на деревянном диване, украшенном резьбой Ничика. Их сближало что-то волнующее, дорогое обеим. Тося изливала свои чувства, которые таила многие месяцы.

— Поверь мне, Танечка, я влюбилась в тебя сразу, мгновенно, когда увидела, как ты пронеслась по станице на линейке, стремясь на помощь Иванке. А потом… потом я увидела, как ты вязала снопы, помогая Шпильчихе… Я слышала, Таня, твой смех, он доносился из степи, я узнавала твой голос среди многих девичьих голосов — и это разрывало мне сердце: я чувствовала свою трагедию, свою оторванность от народа… Да, это так, ведь я росла в довольстве, единственная дочка у отца, меня нежили и держали подальше от улицы. Поэтому я не умею говорить с людьми просто, задушевно. А когда ты стала организовывать драматический кружок и распределила роли среди девушек и парней, я плакала. Почему же я не смогла, не решилась?.. Неужели я так бездарна, жалка?..

У Тоси заблестели слезы. Таня взволнованно обняла подругу.

— Я виновата, Тося, я не знала твоих стремлений. Теперь будем вместе…