Таня Соломаха

Раиска, шлепая босыми ногами по полу, скандировала в такт постукиванию:

Шию, шию чобиткы,Шию черэвыкы.В закаблукы бью гвиздкыМали и велыки.

Отец и в самом деле шил Раиске желтенькие сафьяновые сапожки — нарядные, праздничные.

В уголке над корытом согнулась Таня, она стирала Килинке фартучек. Григорий Григорьевич искоса посматривал на раскрасневшееся лицо дочери, видел ее нежную улыбку, счастливую озабоченность.

Неизъяснимая тревога охватила отца, он поднялся, высокий, чернобородый, и вышел в сад.

«Нет, не с этого начинаешь, доченька… Не то делаем».

Вечерняя прохлада охватывает тело. Где-то над рекой шумят вербы. Пожелтевшие листья, шурша, падают на плечи. И как бы шагнул в свое прошлое через десятилетия бурной жизни старый учитель, и вот… юный, пылкий, в студенческом сюртуке, стоит он под колоннами университета св. Владимира… Незабываемое восьмое сентября 1884 года в Киеве. Бушует студенческая толпа у запертых дверей храма науки. В актовом зале идет юбилейное заседание ученого совета без участия студентов. Величественное здание университета окружено жандармами.

— Господа студенты! — гремит у входа голос лубенчанина Соломахи. — Ректор и губернатор запретили нам участвовать в торжествах. Издевательство неслыханное. Это — агония самодержавия.

Дорогу на юбилейное торжество нам преградил упитанный жандарм, студентов хотят унизить и запугать полицейской нагайкой. Царские церберы стремятся превратить Киевский университет в центр мракобесия на Украине. Из нас пытаются сделать слепое орудие для притеснения народных масс. Народ Украины стонет в тисках дикой эксплуатации, прозябает в невежестве, нищете и болезнях, терпит невыносимое национальное угнетение, а нас учат увековечивать это варварство и стоять на страже его. Нет! Мы лучше погибнем в борьбе…

— Правильно, Соломаха!

— Свободу народам!

— Ломайте двери!

В это же время среди студентов распространялись листовки с пламенными призывами к восстанию против самодержавия.

Отовсюду неслись свистки жандармов: «Разойдись!..»

Не расходились… И когда в теплую предвечернюю пору ректор университета — ярый шовинист и самодур — открыл бал для профессуры и верхушки губернской знати, когда его роскошный особняк на Караваевской засверкал огнями, а из окон понеслись звуки бравурной мазурки, студенты разобрали булыжную мостовую и перебили все окна в резиденции ректора.

…Камера в Лукьяновской тюрьме. Рядом с Григорием его верные друзья — Носенко, Рубисов, Яценко… Обнявшись, они гордо смотрят сквозь решетку. «Нет! Не покоримся, довольно гнета, унижений, насилия… Давайте-ка, невольники, тряхнем решетки, да так, чтобы тюрьма зашаталась и чтобы все угнетенные услышали наш призыв к свободе… Нет, мы не можем жить в невежестве… Мы сильны, мы молоды, будущее принадлежит нам».

А в жандармской карете чиновник везет опечатанный сургучом пакет.

«Секретно.

Господину киевскому, подольскому, волынскому, временному черниговскому и полтавскому генерал-губернатору

РАПОРТ

10 декабря, утром, содержавшиеся в тюрьме за беспорядки, произведенные 8 сентября, в день университетского юбилейного торжества, бывшие студенты университета св. Владимира и разночинцы в то время, когда этап политических ссыльных выводился из тюрьмы, выбили окна, выломали рамы и все время провожали этап следующими криками и возгласами: „Прощайте, мы все вам сочувствуем!..“ Подобными криками они сопровождали этап до тех пор, пока он не скрылся с их глаз, в этих криках и разбитии окон и рам принимали участие: Носенко, Яценко, Артемьев, Чижевский, Рубисов, Соломаха…

Начальник киевского губернского жандармского управления полковник Новицкий».

…Проносится перед мысленным взором Соломахи суровая юность, этапы и тюрьмы, горе матери и запоздалая любовь к светлоокой Наталке…

Видит старый Соломаха зарево, толпы возбужденных людей с вилами и косами. Это бурный 1902 год в его родном селе над Сулой, где он учительствовал после возвращения из ссылки!

Горит барское имение. А на фаэтоне стоит он — Григорий Соломаха. Ветер треплет его седые кудри, черную бороду. Вот она, кровавая борьба, запах повстанческого дыма, не раз снившегося ему в тюрьмах и в ссылке!

— Громада! Люди! — разносит упругий ветер по селу.

Волнуется толпа.