Таня Соломаха

Мать привезла домой гроб с камнями и поспешно «похоронила» его под причитания ничего не ведавших родичей. А сын ее остался в квартире врача-либерала…

Найдек тщательно погасил папиросу.

— А эшелон все же ушел, товарищи… Поступок героический. Самопожертвование, но эшелон ушел, и новобранцы уже перебиты…

«Эшелон ушел, — шепчет Иванко, — так и я — избил Сергеева, а он живет, пьет людскую кровь. Не то, не так надо!..»

— Партия большевиков, — продолжал Найдек, — призывает пробуждать сознательность широких трудящихся масс, вести большую агитационную работу. Лишь в этом случае солдаты повернут штыки против эксплуататоров.

«Ага, вот оно что!.. Агитировать… Как же агитировать и кого? Вот если бы мне… Как жаль, что здесь нет Тани. Как бы она взялась! Мы вместе…»

— Продолжительное время мы не получали листовок и газет, потому что нашего путиловца Клима арестовали. К счастью, никаких улик нет — долго он сидеть не будет, но когда и выпустят, тут ему оставаться невозможно…

— А как с нашей типографией? — спросил кто-то.

— Уже наладили, товарищи. Завтра отпечатаем первые прокламации.

— Замечательно! — тихо воскликнул Ничипор Травянко. — В таком случае — за работу, друзья!

Ничипор возбужденно поглядывал на всех, глаза его горели:

— Особенно — среди солдат. Ведь через наш Киев проходят десятки эшелонов. Стоянка — полчаса. Сколько сделать можно!..

«О чем он говорит? — думал Иванко. — Устраивать митинги? Не разрешат… Портить паровозы? Тоже толку мало…»

Найдек неожиданно посмотрел на Иванко.

— Наш Ваня, товарищи, политически еще не грамотен, он совсем не знаком с марксизмом. Но сердце его пылает ненавистью.

— Да! — подтвердил Травянко. — Иванке можно дать поручение.

— Но какое? — спросил Найдек.

Иванко не ощущал: сидит он или висит в воздухе. Покраснел как рак. Растерянно поглядывал то на свои крепкие руки, то на схему поршня на стене. Рядом горячо дышал Ничипор.

— А не подойдет ли мой вариант?

Все повернулись к Патлаху.

— Ну-ка, скажи, Микола.

Товарищи уважали этого спокойного, рассудительного и смелого слесаря. Через два года он возглавит восстание шеститысячного рабочего коллектива. А сейчас, улыбаясь уголками рта, он говорит:

— На вокзале ночью можно продавать, скажем, булочки, заворачивая их в листовки или в газету.

— Вот голова! — загудели деповские. — Хорошо придумал!

— Молодой орленок, а выше старого летает!

— Тем более, что Иванко шпики не знают.

— Но надо остерегаться, Ваня, офицеров и вольноопределяющихся.

— Да-да, верно. А солдату, Иванко, скажешь просто: «На, служивый, прочитай».

…Теперь после работы Иванко встречался в Солдатском урочище с Ничипором, получал у него корзину с булочками и листовки. Потом отправлялся на вокзал.

Жандармы постоянно разгоняли торговок и бублейниц, поэтому Иванко занимал глухой закоулок возле кипятильника. Отсюда было близко к забору, тут как раз толпились солдаты — прибегали за кипятком. Место, можно сказать, безопасное: офицер или «вольноопределяющийся» с чайником не прибежит. Вот Иванко украдкой и покрикивал:

— Булочки, булочки!

— Сколько стоит?

— Пятиалтынный.

Это привлекало солдат: базарная цена двадцать пять копеек. Некоторые из солдат, вынув булку, читали листовки прямо тут же, у фонаря, другие прятали их глубоко в карманы. Торговля шла бойко. За полтора месяца Иванко распространил около трехсот прокламаций и газет.

Но однажды к нему подбежал военный в шинели внакидку. Иванко завернул ему булочку в листовку, а через минуту военный схватил его за грудь.

— Большевик!

Только теперь Иванко разглядел плетеный погон вольноопределяющегося.

— Жандарма! Полицию!

Но Иванко ловким и сильным ударом сбил с ног военного и на глазах у подбегавшего жандарма перескочил забор. Вмиг скатился к товарным путям и спрятался под стенами таможни. Возвращаясь на квартиру, он на Мокрой встретился с Ничипором.

— Домой не иди, там уже ждут тебя. Уезжай в Одессу. Вот деньги, вот диплом слесаря.

Но на вокзале чьи-то цепкие пальцы впились в плечо Иванко, кто-то быстро вывернул руку…

Лукьяновская тюрьма. Камера-одиночка, кандалы, допросы… Никакой связи с жизнью, лишь узенькая полоска света сквозь зарешеченную щель.

Где Ничипор Травянко, где Найдек? Где все друзья? Забыли Иванко? Нет, нет! Им нельзя приходить, чтобы жандармы не напали на след — война ведь. Киев кишит шпиками, вишь как выследили его, Иванко. А ведь всего-то он работал полтора месяца. Но здесь, как в могиле. Дышать нечем, мокрые каменные стены давят, гнетут. Массивные железные двери, должно быть, никогда не откроются; Иванко задохнется в этой мертвой окаменевшей тишине…

Танюша, счастье мое! Ты разрушила бы эти каменные стены? Сломала бы решетки, если б увидела за ними своего Иванко?

В отчаянии он прижался к стене и сразу же отпрянул: его испугала холодная слизь, словно прикосновение гадюки.

Месяц просидел он в одиночке, ожидая полевого суда. Как вдруг следователь заявил, что за отсутствием бесспорных доказательств дело Иванки будет слушаться на гражданском суде. С него сняли наручники и перевели в общую камеру. Здесь и суждено было Иванке начать новый этап своей жизни.