Таня Соломаха

…Перед отправкой на фронт пришел Петро Шейко из Армавира. В тот же солнечный, праздничный день, наполненный ароматом спелых яблок, Петро обвенчался с пышноволосой Зинкой Винниченко. Зинка — казачка из бедной семьи. Ее убогая белая хатенка — за самой Канавой (так богатеи назвали овражек, который отделял землянки и лачуги от станицы). Кудрявый садик Винниченков упирается прямо в мелководную речушку Бей-Мурза-Чукрак, которая впадает в Уруп. Никто никогда не мог толком сосчитать, сколько же детей у Винниченков; целый выводок белозубых, миловидных живчиков носился по улице, купался в пыли. Но Зинку — приветливую, тихую — все знали, любили и жалели: ведь с детских лет она у Сергеевых на побегушках. Уважали станичники и своего богатыря — «иногороднего» Петра. Поэтому на свадьбу сошлась почти вся станица, кроме, конечно, богатеев. Родственники понанесли зажаренных баранов, раки в бутылях, разостлали рядна во дворе вблизи кустов любистка и мяты и крикнули молодым: «А бодай на вас добра годына да грошей торбына…»

И запечалились было поначалу: «Яка ж то, людоньки, годына стережет на нас?..» «Пыйте, люды!» — кричала маленькая шустрая Винниченчиха, которая по всем признакам должна была святой стать — столько добра сотворила она за свою жизнь… Хата сотрясалась от гопака, а во дворе и в саду пиликали скрипки.

Таня была приглашена за старшую дружку. Она перепела все свадебные песни, какие только знала, да все как-то непроизвольно возвращалась к волнующей: «Ох, и повей, повей, буйный ветер». Это не свадебная песня. Но никто не мешал Танюше поведать, что она «высмотрела свои карие очи». Многим девчатам и молодицам припала к сердцу эта песня о тяжкой разлуке с любимым. Теперь уже не только Тане одиноко напевать в саду:

Сю ничку нэ спала, ще й другу нэ буду,За тобою, сэрце, як голубка, гуду…

Гулянка не утихала, даже когда перед рассветом в клеть, где было навалено сено и постелены белые полотняные рядна, повели молодых. К утру людей осталось маловато. И тут на хате Винниченков появился человек. Это был далекий родственник Шейко; пьяный и неуклюжий, он пробирался по гребню крыши и, проваливаясь сквозь пропревшие камышовые связки, лез к дымарю. Заметив у него в руке белый платок, Таня догадалась о его намерении и покраснела: «Что это?.. Неужели будут позорить девушку?..» Таня оглянулась и увидела кучку старушек, которые, сладко причмокивая, выжидали дальнейших событий.

— Что вы наделали? — бросилась к ним Таня. — Зинка — славная девушка, она еще почти ребенок…

— Э-э, барышня, такой обычай, — прошамкала одна из них.

— Эге ж, эге ж, другим острастка будет… Чтоб не теряли головы девки. Когда-то бывало…

«Когда-то…» — у Тани защемило сердце.

— Бабуся, некстати сейчас такое делать… Слышите? Да и виновата ли она?..

— Гай-гай, оно так, барышня, вроде и Гнат не виноват, и Килина невинна, только хата виновата, что впустила на ночь Гната.

А Таня вспомнила живоглота Сергеева, его сынка-есаула. «Звери! Это они обесчестили зореньку нашу!»

Из сада бежали мужчины — родня Винниченков.

— Тю-тю, дурню, перепил, чи що!..

— Сват, да слазьте ж бо!

— Не шути, Охрим, довольно…

Их голоса тонули в песнях, галдеже, громком смехе: в хате похмелялись.

— Чуешь, печерица чертова, слазь!..

— Или возьми вот это, — кто-то швырнул на хату красный башлык.

— Ни-ни! — отмахнулся Охрим, и башлык зацепился за гребень крыши. — Пусть люди видят.

Но едва успел он пристроить на крыше кнутовище с белым платком, как в него полетели комья глины.

Охрим взревел и потешно пригнулся за дымарем.

— Чего кидаешься, бисова душа! — зашумели подоспевшие родичи Шейко.

— Надо еще матери хомут надеть!

— Сними!

— Не снимай, Охрим!

— Пусть все видят, что девка нечестная…

— Кто нечестная? Наша Зинка?! Мозоли ее нечестные?!

«Бац!» — и покатился один из родичей Шейко.

— Ага! Ось воно як!.. Н-на!..

— Гех!

Мгновенно между казачьим и мужичьим родами разгорелась драка. С ужасом смотрела Таня, как честные, горькие побратимы, которых всегда объединяла нужда и труд, теперь старательно колотили один другого своими пудовыми кулаками. Но вот выбежал Петро, и все замерли. Он заметил белый знак на хате и горой пошел на толпу Винниченков — родичей Зинки. Женщины запричитали: Петро легко ударом в ухо убивал коня. Что теперь будет?! Уже одного подмял — тот и не охнул. Винниченки метнулись к плетню, повыдергали колья; кто-то подбежал с оглоблей, свистнул шворень… Петро не останавливался.

— Ой, лышенько!.. — засуетились старушки.

Наперерез метнулась Таня.

— Стойте!..

Ее кто-то грубо оттолкнул, но Петро поддержал Таню, чтобы не упала:

— Госпожа учителька?

Она стояла такая чистая, свежая, с короной волос, украшенных ароматными гвоздиками, алели вышитая кофточка и цветная плахта, а щеки пылали от гнева.

— Остановитесь! Петро, кого ты хочешь бить? Винниченков? Бедняков отроду? На кого вы замахнулись оглоблей, люди? На Петра? Батрака с детских лет… Что вы делаете? Да разве вы не знаете, кто надругался над нашей Зинкой? Смотрите!