Танцующий ястреб

Но дело не только в том, чтобы перехитрить знакомых сверстников и выбрать самые лучшие, как мне кажется, условия для последних полутора десятков, а если повезет, то и нескольких десятков лет жизни.

Я ищу дом, окруженный тихим садом, чтоб глаза мои не видели больше ту четверку.

Маленький, средний, высокий и седоватый. Сошли с мостовой, встали от света подальше и шушукаются о чем-то, наклонившись друг к другу. Маленький выпрямился и пожал плечами; он ловкач и отлично знает, что за этот жест ему перепадет кое-что от тех троих, что еще ведут переговоры. Но вот средний взмахнул рукой и тут же продал этот взмах за небольшую сумму. Высокий, сознавая, что ему придется платить за этот взмах, заработал на том, что развел руками; заработал немало, хватит и среднему заплатить, и себя не обидеть. Но и у седоватого есть свой доходный жест — жест владельца автомобиля. Отрицательное движение мягкой ладони — не согласен. Много нужно дать, чтобы мягкие плечи его опустились, а голова кивнула утвердительно, что означает согласие на нечто достойное его внимания.

Догадываюсь, что седоватый весьма дорого продает свое согласие, ведь я хорошо знаю его, он — брат моей жены и порой сиживает со мной за обедом.

Я ищу тихий дом в тихом саду не только потому, что мне надоел город и я не выношу этой четверки. Я ищу тихий дом, — и это главное, — чтобы спокойно работать там, чтобы в тишине подвести итоги своего научного труда, четко сформулировать теоретические выводы.

Очень приятно думать о том, как хорошо будет работаться в доме, который я куплю себе, и непременно с садом.

В великой тишине я открою толстые мудрые книги и углублюсь в них; потом просмотрю свои записи и попытаюсь сделать научные выводы. Выводов будет все больше, книга будет расти, и так, в работе, пройдет моя жизнь.

Постараюсь, чтобы книга была написана простыми словами: их подскажут мне сад да раздолье, что открывается за садом. Именно так я себе это представляю: за тихим садом — раздолье полей, полого спускающихся к реке.

В самом деле, почему бы мне не уехать из города навсегда и не поселиться в деревне? Ничто не держит меня здесь. А жена моя может жить то в городе, то со мной, в деревне. Она чертит проекты, и ей совсем не обязательно каждый день ходить на работу. Проекты можно с успехом чертить и дома, а в городе или в деревне — не все ли равно?

Словом, жена поступит, как захочет, а сын… У сына своя семья, жена, ребенок, с сыном мы очень далеки.

Я искал в нем себя, упорно искал в нем себя. И даже настолько был наивен, что, поддавшись самообману, попытался узнать себя в нем. «Ведь он — это ты в молодости», — внушал я себе. Все говорят: и осанка у него отцовская, и лицо, и волосы, и глаза отцовские, вылитый отец, да и только. Я смотрел на него, будто на свое отражение в мутном зеркале, и радовался. А потом вдруг заметил, что из зеркала разглядывает меня настороженно и пристально кто-то чужой и даже враждебный.

Родился он во время войны и сперва воспитывался у тетки, у сестры жены, в городе. Еще малым ребенком полюбил он город, особенно старые его кварталы. Там у него были закадычные дружки — теплая компания резвоногих подростков. Когда он был еще маленьким, я брал его на прогулку за город и рассказывал о деревне. Но скоро это наскучило ему. Не слишком трогали его и переживания отца с матерью во время войны. Интересным было лишь то, что происходило вне дома, в полном таинственного очарования мире «дружков». Всякий, кто препятствовал их замыслам, сразу же становился врагом, кто бы он ни был, хоть бы и отец с матерью. Поскольку отец первый воспрепятствовал их замыслам, он первый стал врагом.

Позже сын убедился, что дружкам безраздельно доверять нельзя. Но, разочаровавшись в них, к отцу он с этим не пришел. Как же можно признать правоту отца! Я понимал, что он присматривается к людям, ищет родственную душу, чувствуя себя одиноким после разрыва с дружками. Но родители были уже не в счет, слишком далеко зашло охлаждение. Наконец он нашел себе девушку и женился на ней. Души в ней не чает, верит ей во всем; она заменила ему всех друзей на свете. У них ребенок, они работают, деревни не любят, отношения с родителями более чем прохладные. Наверно, это хорошо, хорошо, что отпали дружки. Но и надежды мои рухнули, я безвозвратно умер в сыне.

Случилось это как-то весной. Я стал ему рассказывать о деревне, а потом о войне. Да что там, сам я виноват, нельзя было навязывать ему свои несчастья.

Как сейчас вижу, — сидит он, развалившись на стуле; шестнадцатилетний, а сидит развалясь, словно взрослый; волосы темные, волнистые, лицо смуглое, продолговатое, глаза карие, белая рубаха, галстук, тщательно отутюженный синий костюм; сидит эдак, заложив ногу за ногу, лицо самодовольное — и насвистывает какую-то модную, бодренькую мелодию. Он и нравился мне тогда, и злил своим элегантным видом. Раздражал меня элегантный костюм, который я же ему купил, и рубаха, и галстук.