Танцующий ястреб

«Вы, коллега, может, думаете, что у меня смелости недостает и я велю вести учет для того лишь, чтобы выполнить указания вышестоящих инстанций; вы, чего доброго, думаете, что я впадаю в панику? Но, как вам известно, уж кому-кому, а мне смелости не занимать, просто я действительно считаю, что учет нам нужен. К тому же, знаете ли вы, что прежде, чем решение вести учет дошло до нас, оно было утверждено девятью инстанциями? Так что не философствуйте, коллега, и не пренебрегайте своими обязанностями; бросьте философствовать, поверьте мне, философия здесь ни к чему, и повторяю: смелости мне не занимать, и вам не мешало бы помнить об этом».

Я вышел из кабинета директора; обитые кожей двери мягко затворились за мной. Очутившись в комнате смежной с директорским кабинетом, я, по виду сидевших там сотрудников, сразу понял: им уже известно о моем инциденте с директором. Они молчали, втянув головы в плечи и опустив глаза.

Я попросил учетные ведомости и прошел в боковую, обычно пустующую комнату.

Разложив бумаги, я обнаружил, что рубрик в них по сравнению с прошлым годом заметно прибавилось, значит, работа предстоит не из легких. К тому же в боковой комнатушке, вопреки ожиданию, отнюдь не было тихо: за стеной неумолчно стучало что-то, будто моторчик работал. Я попытался не обращать внимания, но этот, в общем-то негромкий, монотонный стук был сильней меня.

Надеясь, что шум вот-вот прекратится, я во время паузы с замиранием сердца ждал: сейчас все, тишина… Но пауза кончалась, и моторчик снова начинал работать. Вскоре паузы стали мучить меня больше, чем сам стук. «Нет, в этой комнат» много не наработаешь», — подумал я и, собрав бумаги, отправился на четвертый этаж, где помещалась канцелярия музея. Там я протиснулся в комнату, где на полках лежали запыленные папки с ведомостями и отчетами за прошлые годы. Окон здесь не было, застекленная дверь вела на балкон. Балкон висел высоко над двором, который был как бы дном гигантского, глубокого колодца, образованного стенами четырех старых домов. Двери на балкон не открывались — от старинных каменных стен несло затхлостью. Авось тут дело пойдет; сквозь двери, правда, проникает какой-то рокот, но он, надеюсь, не помешает. Увы, то был не рокот, а явственно слышимый человеческий голос. Радио.

«Войны можно избежать. Это зависит от нас. Надо убрать палец с атомной кнопки. Если мы этого не сделаем сегодня, завтра может быть поздно…»

Потом заиграла музыка. Неплотные, однако ж, эти двери. Может, все-таки перестанет… Да нет, где там…

Так я и не смог сесть за опись в комнате на четвертом этаже. Гулкие звуки радио, вылетая откуда-то из окна, падали в глубокий, образованный стенами домов, колодец и, усиливаясь там, проникали сквозь стеклянную дверь.

«Люди должны сами решить, что они предпочитают — мир или войну, — чтобы земля разлетелась на мелкие кусочки…»

Нет, в таких условиях опись не составить. Я сгреб бумаги и перебрался в угловую комнату на пятом этаже, окно которой выходило в монастырский сад. Но и тут о тишине не могло быть и речи. Так уж неудачно совпало — как раз сегодня стекольщики вставляли в этой комнате оконные стекла. Отворив дверь, я услышал пронзительный скрежет: то резали алмазом стекло. Я спросил, долго ли они намерены работать.

— А кто его знает, — ответили стекольщики. — Коль с замазкой не задержат, то часа за три, возможно, управимся. Послали вот за ней.

Что поделаешь, придется воспользоваться чердаком, там у нас склад макулатуры. По дороге на чердак я, вдруг почуяв неладное, пересчитал бланки. Одного не хватало. Как же так? Я же точно помню, что из секретариата взял сколько положено. Выходит, посеял где-то? Вернулся на пятый этаж — нету, на четвертый — нету. Пошел в секретариат, за новым бланком. Не тут-то было, я взял последние. Снова обошел всю «трассу» снизу доверху — безрезультатно. Как быть? Ну что ж, заполню пока остальные бланки, хотя надо бы начать именно с того, утерянного… Ладно, ничего, начну с середины. Завтра, даст бог, секретариат получит новые бланки, тогда и припишу начало.

Попросив у кладовщика ключ, я взобрался по крутым узким ступенькам на чердак. В каморку вела широкая, изрядно прогнившая дверь. Потолок здесь низкий, косой — соответственно покатой крыше. Теснота неимоверная, крутом кипы бумаги, перевязанные бечевкой, и с трудом втиснутый сюда маленький, заваленный газетами столик. Взгляд мой невольно приковали газетные строчки: