Танцы на осколках (СИ)

За пару дней до наступления Тьмы (уже потом так прозвали тот день) везде говорили, про небывалое близкое прохождение какого-то небесного тела рядом с землей: то ли комета, то ли еще какая дрянь. Особого внимания тогда на это не обратили, ну проходит и пёс с ней, с этой кометой, все занимались своими делами, лишь бы нас не задевало. Потом так никто и не смог сказать, что же все-таки случилось. Нет, комета прошла в положенные часы и на положенном расстоянии, да только, похоже, она несла в себе какой-то импульс, может поле, в общем, нечто, что передалось Земле. От него у нас вырубилось все, что работало от электричества. Перемкнуло все механизмы, сгорела вся электроника — мы оказались в полной темноте».

Все сидели тихо, как мышки, Брест и Милка ждали продолжения, а я переваривала свой рассказ, прислушивалась к ощущениям.

— Я не поняла, — прервала мои мысли беглая служанка.

— Что именно?

— А почему ж так страшно-то было? Ну, закончилась эта ваша инь… инергия? Ну и что с того-то?

Брест вопросительно уставился на меня, видимо, Милка озвучила его мысли вслух.

— Ведь мы сейчас живем же и ничего… И почему назвали Тьмой? Солнце пропало?

— Нет, просто у нас всегда было светло. Даже по ночам города освещались, а когда все накрылось медным тазом, то стало непривычно темно. И тихо. Мы даже увидели звезды в городе. Ну, а что до электричества, то я продолжу, и вы сами все поймете.

«Когда наступила Тьма, и энергия закончилась — началось безумие. Я не знаю, что и как с точки зрения физики, э… природы то есть, но все, что вырабатывало эту энергию прекратило ее вырабатывать. В то время я жила в городе, который стоял на одной из самых полноводных рек. Её перегородили огромной плотиной, которая питала весь наш край. Электричество, словно паутина, расходилось во все стороны. Не знаю почему, но когда эта небесная глыба приблизилась к земле и похерила всю нашу жизнь, плотина разрушилась. Все, что я видела — это огромная масса воды, которая всё прибывала и прибывала. Затопило целые районы, снесло дома, люди гибли толпами. Мне повезло, я жила в высотке и до меня вода не добралась. Помню, что было много криков, очень много… А потом все стихло, и пришел смрад. Сначала от отстойников города, которые всплыли вместе с водой, потом от трупов».

— Я знаю, каково это, — пробормотал Брест. — На войне целые поля были усеяны телами…

— Ни буя ты не знаешь, — вспылила я, — От войны можно спрятаться, сбежать, наконец. Вы воевали мужи с мужами. Вы убивали и вас убивали, но вы знали за что, кто враг и что будет, когда победите или погибнете. Знаешь, что было у нас самое поганое? Мы не знали, за что всё это и для чего. Все драчки между людьми полная чушь, по сравнению с разозленной природой. Эта стерва никого не щадит и от нее не спрячешься, как от торка с акинаком. Ей плевать молодой ты, старый или родился пару часов назад. Тогда выжили не самые умные или сильные, или самые успешные — до сих пор смешно, как ради этого рвали жилы — тогда выжили самые везучие. И спроси меня после четырех сотен лет жизни, что самое главное, я отвечу тебе, что это удача.

Брест молчал, не отрывая от меня глаз. Я сдулась, устало потерла глаза и продолжила.

«В общем, все пошло через задницу. Странно, но я точно не помню, как вылезла из того дерьма — в прямом смысле этого слова. Помню лишь, что когда добралась до относительно сухого и не так воняющего места, я долго спала. Когда очнулась, пришло осознание, что одна половина моей семьи погибла, а судьба второй мне не известна. Они жили не в самом городе, а в небольшом селе, достаточно далеко от „огромной лужи“, могли уцелеть. Тогда я пошла их искать.

Сначала по дороге — нас много шло таких, кто каким-то чудом выкарабкался — потом в стороне, больше лесом, там можно было найти хоть какую-то еду. В поселения старалась не заходить. Иногда до меня доходили слухи, что творилось в городах и селах. Это был ад. Из магазинов — лавок то есть — вынесли все, что можно: еду, одежду, лекарства. Люди разграбили лечебницы, военные склады. Говорят, стражники пытались первое время поддерживать законы, но где там… у них самих были семьи, а есть хотелось всем. Много тогда погибло из-за беспорядков, кругом были разбои, убийства, насилие. У толпы сорвало все моральные клапаны. Если с человеком можно договориться, то с сотней не получится. Были, конечно, и те, кто сохранил человечность, но таких осталось мало — вседозволенность опьяняла.

Позже много людей пало от голода — мы разучились создавать еду сами и первое время подъедали то, что осталось от сытой жизни. Мы мало засеивали поля, а то, что было засеяно, быстро разграбили. Кто был поумнее — ушел от людей в лес, в тайгу, там можно было прокормиться. Оставаться вдоль рек было опасно — бандюки тоже выходили к воде — но там можно было добыть хоть какой-то еды. Города забросили, ведь в них не было ничего, кроме камня, а за банку консервы можно было получить нож под ребро.