Татьянин день. Иван Шувалов

   — Ваше императорское величество можете объявить, если найдёте приличным, каким образом я навлекла вашу немилость и ненависть ко мне великого князя, моего мужа.

   — Чем же ты будешь жить? — спросила Елизавета, стараясь переменить разговор.

   — Тем же, чем жила прежде, пока не имела чести оказаться здесь, — коротко ответила великая княгиня.

Теперь, должно быть, Елизавета полностью оправилась от невольной растерянности и ответила ударом на удар:

   — Твоя мать в бегах. Она принуждена была удалиться из дома и отправилась в Париж. Она, как тебе известно, сама содержанка.

   — Дело не в её нравственности и чересчур лёгком отношении к жизни, как, вероятно, ваше величество были намерены подчеркнуть, — отозвалась Екатерина. — Король прусский преследует её за излишнюю приверженность к русским интересам.

«Гм! Это она-то, которую я выставила вон из России, привержена моим интересам!» — чуть ли не рассмеялась императрица, окончательно поняв, что пора перенять инициативу из рук этой наглой и ни перед чем не останавливающейся особы.

   — Встань с колен. Не ровен час — простудишься, — велела императрица и сама сделала шаг или два к ней навстречу. — Бог мне свидетель, как я о тебе плакала, когда ты была больна и была при смерти вскоре по приезде твоём в Россию. Если бы я тебя не любила, я тогда же отпустила б тебя.

   — Я знаю об этом. И потому сожалею, что навлекла на себя немилость вашего императорского величества.

   — Ладно, заладила одну и ту же песнь, — прервала её Елизавета. — Подойдём в тот конец, где разговаривает граф Алексей Иванович с великим князем. Мне, признаться, уже надоели твои ссоры и размолвки с мужем. Что живете как кошка с собакой?

Последние слова государыня повторила ещё раз, обращая их теперь к своему племяннику, когда подошла к говорившим и прервала их негромкую беседу.

   — Она зла и чересчур много о себе думает! — повернувшись в сторону жены, выкрикнул великий князь.

   — Если вы говорите обо мне, — Екатерина постаралась не ответить резкостью на резкость, — то я очень рада сказать вам в присутствии её величества, что я действительно зла против тех, которые советуют вам делать несправедливости. И стала к вам высокомерна, потому что ласковым обращением с вами ничего не сделаешь, а только пуще навлечёшь на себя вашу неприязнь.

Елизавета заметила племяннику, что в самом деле уже слыхала от великой княгини о его дурных советчиках по голштинским делам.

   — И это всё — у меня за спиною! Вмешиваться в иностранные дела чрез мою голову, — повысила голос императрица и, повернувшись к великой княгине: — А ты, милочка, зачем это ты сама мешаешься в государственные дела, кои тебя нисколько не касаются? Я никогда не смела делать сего во времена императрицы Анны. Ты же осмеливалась посылать приказания фельдмаршалу Апраксину, как ему надо вести военные действия: наступать или, напротив, играть ретираду. И к какому конфузу сие твоё самоуправство привело? Мы, можно сказать, уже сломили хребет хвалёному стратегу Фридриху, могли его совсем добить ещё одним, окончательным ударом, а теперича стоим пред своими друзьями-союзниками и моргаем зенками, оказавшись с ног до головы в дерьме.

   — Никогда мне даже в голову не приходило посылать свои приказания, — пробормотала Екатерина.

Уловив её несколько смущённый тон, императрица воскликнула:

   — Да как ты можешь запираться насчёт переписки с главнокомандующим? Все они, твои письма, там, на туалетном столе!

Екатерина машинально повернула голову в ту сторону, в которую указала императрица, и, заметно побледнев, спала с голоса:

   — Правда ваша: я писала ему без вашего позволения, и за это прошу меня простить. Но так как мои письма здесь, у вас, то из этих трёх писем, ваше величество можете видеть, что я никогда не посылала фельдмаршалу никаких приказаний. Лишь в одном письме передавала ему то, о чём говорили здесь все — о его нерешительности в ведении военных действий.

   — И зачем тебе, милочка, надобно было сие делать? Ты что — военный совет али поставленное мною над моим генералом верховное начальство?

   — Осмелюсь возразить — ни то и ни другое. Но разве я, просто как человек, по-доброму относящаяся к Степану Фёдоровичу, не имела права принять в нём участие? В этом письме я не раз просила его твёрдо исполнять именно ваши приказания как государыни. Из двух же остальных писем... в одном я поздравляю его с рождением дочери, в другом — с Новым годом.

   — Это я знаю, — твёрдо произнесла Елизавета. — Однако Бестужев сознался, что было много и других от тебя писем.

   — Коли он, Бестужев, это говорит, то он просто лжёт! — не замедлила сказать Екатерина и гордо вскинула голову.

   — Хорошо же! Но коли он возводит на тебя, как ты утверждаешь, напраслину, я велю его пытать, — решительно заявила императрица.

   — Что ж, по своей самодержавной власти, ваше величество можете делать всё, что найдёте нужным. А я всё же утверждаю, что писала Апраксину только три письма.