Татьянин день. Иван Шувалов

Фрунт, а не упражнения в науках, ружейные приёмы, а не латынь должны быть на первом месте в сих заведениях — дал понять император.

А и верно: в кабинете у него не было другой книги, кроме устава прусской военной службы.

— До сих пор я с отвращением беру в руки иную книгу — так живы во мне ещё с детских лет воспоминания о зубрёжках, коими мне портили жизнь мои учителя, — откровенно признавался Пётр Фёдорович. — Зато я познал наслаждение в том, чему меня не учили, но что я наблюдал из своих окон в Киле. Это — строй бравых молодцов с ружьями и саблями в руках. И тогда я, отбросив прочь многие книжки, потребовал, чтобы мне подарили роту солдат. Да-с, сначала игрушечных, коих я привёз с собою в Россию, затем и настоящий батальон, что разместился в моём Ораниенбауме. Ныне у меня — всё русское войско, которым я удивлю мир, когда заставлю глупую и мерзкую Данию пасть предо мною на колени. В этом походе и ты, мой друг Иван Иванович, будешь со мною. Я покажу тебе там, на поле боя, чему ты станешь отныне учить будущих офицеров, какие науки предпочтёшь видеть в стенах Кадетских корпусов.

Никакие отговорки не привели к тому, чтобы остаться здесь, в Петербурге, или уехать одному, как и полагал, в Италию или Францию. Всё уже было решено за него, и ему теперь следовало лишь беспрекословно повиноваться. Завтра, двадцать девятого июня, — праздник Святых Апостолов Петра и Павла. И Пётр Фёдорович решил отметить его в Ораниенбауме, чтобы затем прямо оттуда, сев в Кронштадте на суда, двинуться к театру будущей войны.

С немалым трудом Ивану Ивановичу удалось выпросить у государя хотя бы один день, чтобы отъехать в Петербург и собрать вещи, кои надлежало взять с собою в поход. И теперь наступило время, когда не следовало более мешкать, а спешить на Петергофскую дорогу, дабы успеть к празднику и к начинавшемуся за ним походу.

Основные ударные силы были уже наготове в Померании. Это те полки, что покрыли себя славою при взятии не только Восточной Пруссии, но и Берлина. Но на судах из Кронштадта к ним должны явиться в качестве самых отборных войск голштинские части, что стоят ныне в Ораниенбауме. А для общего командования уже назначен фельдмаршал граф Миних.

Да, сибирский узник, коему совсем недавно исполнилось без одного года восемьдесят, был не только вызван в Петербург, но ему были возвращены все права состояния. К тому же на будущее он сам попросил назначить его главнокомандующим над Ладожскими каналами и Кронштадтом, а также, по его настойчивой просьбе, губернатором Сибири.

— Кому, как не мне, ваше величество, начальствовать над сибирскими землями, кои я за своё более чем двадцатилетнее сидение в сих краях познал досконально? — заявил государю вызволенный из ссылки фельдмаршал.

Но теперь он, один из лучших военачальников не только России, но, наверное, и всей Европы, должен будет доказать своё немеркнущее искусство и на поле брани. Дяди, голштинские герцоги, будут в походе на своих местах. Однако над ними следует поставить истинно боевого генерала, и конечно же не из тех русских, что привели в Германию войска, разбившие Фридриха. Главнокомандующим станет тот, кого одобрит, без сомнения, и он, король прусский, который в предстоящей войне явится верным союзником.

С вечера вся поклажа Ивана Ивановича была уложена. Оставалось лишь самому облачиться в походное платье и, в последний раз окинув из окна уже ставшую родною и близкою картину, спуститься к экипажам.

Но что это там внизу за шум? Никак людские крики и треск барабанов. И всё ближе и ближе со стороны Садовой.

Шувалов вновь выглянул из окна и увидел войска, проходящие прямо мимо его дома, а за ними — толпы самых различных горожан, от прилично одетого в партикулярные платья чиновного люда до выбегающих из соседних особняков тех, что принято звать простонародьем и чернью.

«Куда же они и по какому такому поводу? — растерянно подумал Иван Иванович. — Шествие в честь тезоименитства императора и его сына? Но разве такое бывает в дни ангела? Нет, тут что-то не так. Никак сие на торжество не похоже, хотя в то же время отовсюду слышны крики восторга, в коих пока что нельзя даже разобрать слов».

Но вот шествие завернуло направо и двинулось по Невской першпективе к Казанскому собору, что всё ещё назывался по-старому своему прозванию церковью Рождества Богородицы. И тогда уже, под самыми своими окнами, Иван Иванович вдруг явственно услышал, о чём кричала толпа:

   — Да здравствует матушка императрица!

   — Императрице Екатерине Второй — виват!

Не успев как следует закончить туалет, Шувалов быстро спустился вниз и, поняв, что теперь никак нельзя будет проехать в экипаже сквозь людское море, вышел из парадного. И тут же толпа солдат, простолюдинов, богато и со вкусом одетых господ и дам из общества плавно обтекла его со всех сторон, и он оказался сам её частицей.