Те, кого любят боги, умирают молодыми

В ранней юности я был смел, энергичен и полон надежд, и мои глаза горели огнём веры. В то время я пел в церковном хоре – о всех кораблях, ушедших в море, о всех, забывших радость свою. Каждый вечер на велосипеде я приезжал в храм, чтобы с другими попеть на службе.

Все ребята из хора по сравнению со мной выглядели бледно, а среди девушек были и привлекательные, достойные меня. Они явно интересовались мной, но я тогда думал исключительно о возвышенных вещах, а отношения с девушками к таким вещам не относились.

Среди девушек одна особенно обращала на меня внимание – рыжая, с красивой фигуркой и странным блеском в глазах. Она частенько пела рядом со мной и могла запросто взять меня за руку, или прижаться ко мне, или ещё что-нибудь такое сделать. Я словно не замечал её ухаживаний и думал совсем о другом. Вообще ухаживания девушек я принимал как само собой разумеющееся и не стоящее моего внимания.

Однажды после службы она попросила меня покатать её на велосипеде. Я, конечно, согласился, усадил её позади на багажник и повёз по ночным улицам Москвы, а она держала меня за бедра, и прижималась грудью к спине, и говорила тихим, ласковым голосом непривычные для моих ушей вещи.

Со временем её приставания стали настойчивее. Она пугала меня, потому что явно хотела чего-то такого, что казалось мне кощунственным. Она очень часто просила её покатать, и вот уже унылые дети из хора с лицами стариков стали подшучивать надо мной, а девушки краснели от зависти и ревности и злились. Меня стал смущать её прямой страстный взгляд, её тихий голос с дрожащими интонациями, её огненные волосы, её короткие юбки и влажные тёплые руки, которые всегда тянулись ко мне.

И тогда я пожаловался Матушке на её приставания. На следующий день рыжая девушка уже не пришла петь в церковном хоре.

С тех пор прошло много времени, я потерял веру, превратился в унылого и вялого человека и стал очень интересоваться девушками. Но вот что любопытно: они мной совсем перестали.

Мужская дружба

Как-то вечером я проснулся от разговора в нашей комнате. При свете свечи, в котором блистала, как древний обелиск, почти уже пустая бутылка водки, за столом сидели Игорь с Никитой и о чём-то спорили. По их неверным позам я догадался, что они пьяны.

– Одного я не могу понять, – сказал Игорь, – почему вы с ней не спите?

– Я и сам не могу этого понять, – отвечал Никита.

– Она моя жена, ясно? И теперь мне придётся тебя ударить.

– Ясно.

– Сожми челюсти, а то зубы ещё выбью.

Я увидел, как напряглись скулы брата.

Игорь размахнулся и ударил его по лицу кулаком.

– Извини, – сказал он.

– Ничего, – ответил Никита.

Я сел на кровати и взвесил свой тяжёлый кулак:

– Так, ты чего брата моего бьёшь? Я тебя убью сейчас.

– Мужик, не вмешивайся, – сказал Никита, держась за побитую скулу. – Водку будешь?

Я отказался.

Выходя в сад наполнить чайник, я заметил, что Игорь достал из кармана самодельный пистолет и положил его перед собой на стол.

– Никита, думаю, я должен тебя убить.

Бросив чайник в кусты, я, матерясь, подошёл к забору и позвал Машу. Когда она появилась на крыльце, я закричал так, чтобы слышали на всех соседних участках:

– Эй! Там твой муж собирается из-за тебя пристрелить моего брата. Мне как, сейчас его топором зарубить, или ты сама разберёшься?

– Боже, – воскликнула она, – бегу!

Накинув какую-то шаль, она метнулась сквозь дыру в заборе к нам в сад и устремилась в дом. Я пошёл следом.

– Мирослав! – я услышал из дома её крик и подумал самое страшное. По пути подобрал полутораметровый топор, намереваясь зарубить Игоря. – Мирослав! Где они?

В доме их не было. Вместе с ними пропали пистолет, пачка сигарет и зажигалка. Только недопитая бутылка водки осталась сиротливым напоминанием о моей пропащей жизни.

– Будем искать, – мрачно сказал я и взял бутылку. Жидкость в ней показалась мне зеленоватого оттенка, но времени на раздумья не было, и я одним махом допил содержимое. Вкус, как и цвет, оказался неожиданным: что-то было в нем от вчерашней травы.

В тот же миг я почувствовал себя большим и могучим, настоящим мужиком. Что-то такое, наверно, почувствовала во мне и Маша – это было заметно по чисто женскому интересу, мелькнувшему в её глазах. Я вновь взял топор и вышел в ночь.

Где-то сзади семенила Маша, боясь тревожить меня вопросами. Я шёл, склонив голову, с топором наперевес, и мои глаза горели огнём Аида, и встречные собаки, поджав хвосты, разбегались в стороны, и лай их смолкал. Луна вдруг вспыхнула оранжевым и со странным гудением зависла между туч. Лунный свет жёг мне лицо, берёзы шептали, как юные печальные девушки, скрыв лица волосами, и слезы их летели по ветру. Облака разинули волчьи пасти, намереваясь проглотить луну, но мне всё было нипочём: я вдруг понял, что я – титан и не мой удел – человеческие тревоги и суета.

Я шёл к плотине, повинуясь какой-то смутной догадке. Ещё издали я заметил две фигуры у парапета над водой. Казалось, они думают, прыгнуть ли в бурлящий поток или нет. Внезапно туча проглотила луну, и в нахлынувшей черноте я перестал видеть даже дорогу под ногами.

– Маша! – крикнул я.