Те, кого любят боги, умирают молодыми

Однажды мы с братом от нечего делать смастерили себе ходули в три человеческих роста с выступами для ног. Чтобы залезть на эти ходули, нужно было сначала забраться на стол. Мы долго тренировались, наверно, недели две, прежде чем научились перемещаться с их помощью по посёлку. Основная проблема заключалась в том, что ходули получились слишком тяжёлые, и руки быстро уставали их передвигать. Непросто было и сохранять равновесие.

В конце концов наше упорство победило, и мы стали свободно бродить по дорогам, возвышаясь над заборами и наблюдая всё, что происходило в чужих садах. Полуголые дачники ругались, видя наши любопытные лица, и скрывались в домах. Так мы проходили целый месяц и выучили много удивительных трюков. Например, мы могли на ходулях прислониться к чужому забору и пописать на чьи-нибудь чудесные нарциссы или редкие сорта роз.

Как и всё в этом мире, кроме, наверно, любви, ходули скоро нам надоели, и мы оставили их вблизи сарая, рядом с другим хламом, который валялся там, брошенный и одинокий, как печальное напоминание о суетности и ненадёжности наших дел.

После случая с дубом я заскучал и не знал, чем себя занять. Когда я бродил по саду в тоске, мой унылый взор случайно упал на ходули, и я подумал: а не тряхнуть ли стариной? Я вынес ходули на дорогу, довольно ловко вскочил на них и, к удивлению своему, легко зашагал. Навык не был утерян, и сады вокруг открывались моему взгляду.

Охваченный странным азартом, я забрёл далеко, куда прежде ещё не заходил – на тенистую дорогу в дремучих кустах боярышника, вдоль глухих темно-зелёных заборов, за которыми росли черные сосны и ели. Дорога здесь была земляная, вся в выбоинах. Глубокие ямы, залитые мутной водой, как зеркала, отражали кроны деревьев. Вечный полумрак, пустота и одиночество этой улицы наполняли меня ощущением покоя и в то же время мистического страха.

И вот я шёл по этой улице, стремясь не упасть в огромные глубокие лужи. Приблизившись к старому, совсем чёрному забору, я решил прислониться – передохнуть. Привалив ходули к верху забора, я оказался в пахучих зарослях сирени цвета тёмного вина. Едва я расслабился, как моё внимание привлекло какое-то движение посреди сада между клумбами и цветниками.

Там, на деревянном лежаке, прикрытом смятым покрывалом, лежал толстый лысоватый мужчина в очках, а над ним склонилась девушка и делала ему что-то очень приятное, судя по его умиротворённому виду. Он показался мне очень знакомым, как будто я встречал его где-то совсем недавно. Девушку я видел сзади, она была обнажённая, и её длинная коса спадала с плеча на его лохматый живот. Я отодвинул мешавшую ветку сирени, чтобы лучше видеть. С чувством зависти и нарастающей тревоги я ждал, что она повернётся хотя бы в профиль и я смогу увидеть её лицо. Коса и телосложение были у неё совсем как у Наташи, и невыносимая ревность заполнила моё сердце так, что заболела грудь. Наверно, я слишком нависал над забором, потому что мужчина вдруг заметил меня.

– Эй! – крикнул он, подняв смутно знакомое лицо. – Стой!

Его окрик так напугал меня, что я упал вместе с ходулями в канаву. Я вскочил и побежал прочь, оставив ходули. На бегу думал сразу о нескольких вещах: о том, была ли это Наташа и почему я не выяснил этого, зачем я сбежал, то есть повёл себя как трус, и о том, почему мужчина крикнул: “Стой!”.

Дома я сел за стол и склонил угрюмую голову над чашкой холодного чая. Ревность, боль и стыд растаскивали мою душу по всей Вселенной, я вдруг начал подозревать себя полным ничтожеством. И самое обидное, что того мужика я мог бы удавить одной рукой.

Запретный плод

Моим мучениям не было конца, я не находил себе места несколько дней, пока нас не навестили Игорь с Машей. Они вошли в наш дом так, словно были счастливой семейной парой.

– Как вы, парни? – спросил Игорь и сразу перешёл к делу. – Маша предлагает попить у нас немного пивка.

– Хватит, – наотрез отказался я. – Хватит уже пить. Я больше не могу.

– Брось. По бутылочке. А в Болшево продаётся чудесное разливное.

Пока я думал над этим предложением, приклеившись локтями к липкому столу, Никита многозначительно поглядывал на Машу, удивлённый выражением семейной идиллии на их с Игорем лицах.

– Ладно, – сказал я наконец, – но по бутылочке. Деньги, конечно, мои?

– Ну а чьи же ещё?

Никита вышел с ними на улицу, и я видел, как Игорь шепнул ему на ухо пару слов. Я выкатил на дорогу велосипед, Никита вскочил сзади на багажник с пятидесятилитровой канистрой в руках.

– А это зачем? – спросил я.

– Будем брать разливное пиво, – объяснил Никита. – А больше не во что.

И мы поехали. Несмотря на тяжёлого Никиту позади, я катил быстро, и горячий ветер трепал мои одежды. Солнце ещё палило, и всё дрожало в мареве жарких испарений. Муравьи, выползшие на асфальт, гибли и сворачивались клубочками, птицы сидели на ветках, не в силах взлететь. В Болшево я приехал совсем мокрый.

Мы зашли в бар и поставили огромную железную канистру на стойку, и продавец посмотрел на нас, как на идиотов. Я мрачно сказал ему:

– После отстоя пены требую долива.