Театр эллинского искусства

Пиндару понравился бы маленький чернофигурный беотийский (или аттический?[422]) погребальный лекиф последней четверти VI века до н. э., на котором изображена в профиль голова Медеи между двумя длиннобородыми, симметрично извивающимися змеями (ил. 204). Поражает архаичность лика: задолго до этой росписи белые женские лица противопоставлялись черным мужским, но здесь Медея чернолицая. В профиле с покатым лбом, переходящим в сильно вытянутый нос, с кружком глаза, укрепленного засечками, мне видится единоплеменница клювоносых богов и героев Софила. Нарочито выпяченные губы — не иначе как «вещанье» Медеи, хотя лекиф вышел из-под руки вазописца, когда Пиндар едва только родился. Традиция устойчива!

^{Ил. 205. Группа Леагра. Гидрия. Ок. 500 г. до н. э. Выс. 43 см. Лондон, Британский музей. Инв. № 1843,1103.59}

Послушные Медее змеи волнами распространяют пульсирующую в ней магическую силу. Комментаторы единодушно связывают этих существ с ее репутацией целительницы. Нельзя исключить и аллюзию на хтонические силы, на подземный мир и, следовательно, на магическое знание и умилостивительные ритуалы, связанные с погребальным назначением лекифа[423]

.

На рубеже VI–V веков до н. э. популярнейшим в аттической вазописи деянием Медеи был обман дочерей Пелия. Увидев ягненка, выскочившего из котла, в котором был сварен разрубленный Медеей баран, Пелиады поверили, что таким же способом она, окропив жертву волшебным зельем, омолодит их дряхлого отца, когда они, по ее совету, убьют его, расчленят и сварят. Мне не кажется убедительным предположение, что заказчиков ваз с этим сюжетом волновала, главным образом, метафизика воскресения после смерти[424]. Думаю, Пелиады, изумляющиеся творимому волшебницей чуду, — сцена, привлекавшая эллинов разнообразными возможностями ее изображения и обсуждения.

Чудо с бараном представлено Мастером Группы Леагра на тулове чернофигурной гидрии в Британском музее (ил. 205). Ясон, побудивший готовую ради него на все Медею взять на себя отмщение убийце его родных, наполовину скрыт ее фигурой. Опустившись на колено, он шевелит палкой дрова, прогоревшие под лебетом, стоящим на треноге. Волшебница же, не касаясь ягненка (для ясности замененного прекрасным белорогим бараном), магическими жестами заставляет его подняться из лебета. Если бы не повелительно поднятая рука с сомкнутыми пальцами, воскрешающей силе которой повинуется животное, Медею было бы не отличить от дочери Пелия, стоящей по другую сторону котла и показывающей отцу: видишь, как это произойдет? Обе женские фигуры — белорукие и белолицые — глядят на нас с длинноносых профилей черными радужками, вставленными в ланцетовидные глаза. У обеих длинные волосы, длинные хитоны и элегантные гиматии с вышивкой.

В версии мифа, впоследствии изложенной Овидием в «Метаморфозах», Ясон возвращается с Медеей в Иолк, когда его отец Эсон еще жив. Но он настолько стар и слаб, что не может прийти на праздничное пиршество. «Часть годов у меня отними и отцу передай их», — умоляет Ясон Медею. Сначала упрекнув мужа за то, что он толкает ее на поступок, запрещенный Гекатой, она решается на большее:

Свекра длительный век обновить я попробую, вовсеЛет не отняв у тебя, — троеликая лишь бы богиняМне помогла.

Три ночи Медея колдует — и Геката присылает ей запряженную крылатыми драконами колесницу, на которой та носится девять дней и ночей напролет, собирая по всему миру травы и вещества для волшебного зелья. Возвратившись, она заклинаниями усыпляет старика на ложе из волшебных трав и очищает его тело огнем, водой и серой. Тем временем в котле вскипает снадобье. Сухой сучок, которым колдунья размешивает варево, вдруг покрывается листьями. Медея вскрывает грудь старика, выпускает всю его кровь и заменяет ее волшебным снадобьем. Эсон просыпается, помолодев на сорок лет[425].

^{Ил. 206. Копенгагенский Мастер. Гидрия. 480–470 гг. до н. э. Выс. 56 см. Лондон, Британский музей. № 1843,1103.76}