Театр тающих теней. Конец эпохи

– И что ваш Деникин говорит в ответной речи: «Когда мы боремся, когда льется кровь на всех фронтах, – в этих условиях не может быть речи о том, что вы говорите. Правовая жизнь? Сейчас это невыполнимо…» – Савва будто с листа зачитывает, наизусть, со всеми деталями: – Его же: «В дни борьбы и потрясений, и при том поразительном расслоении, которое являл собою организм противобольшевистской России, только военная диктатура при некоторых благоприятных условиях могла с надеждой на успех бороться против диктатуры коммунистической партии».

– К столу, господа, – хочет разрядить ситуацию Анна. – Угощений, правда, немного. Но чай хороший купить удалось. И персики, и виноград здешние. Игнат из селения за перевалом приезжал к Савве с вопросами про механизмы, нам персиков и винограда привез.

– Откуда вы, молодой человек, про заявление Главкома о военной диктатуре знаете? Этого в Севастополе главнокомандующий не заявлял. Я лично присутствовал на встрече.

– В июне в Ревсовете в Алупке читал. В донесениях разведки. Зашифрованных, но код совсем детский, кто же так секретные материалы шифрует, – бормочет Савва, не отрываясь от редкого экземпляра стевениеллы сатириовидной, собранного накануне в долине у Байдарских ворот, куда Савва все же ездил с Игнатом к «механизме» и не мог не воспользоваться случаем для пополнения гербария.

– В Ревсовете? – Бровь Николая ползет вверх.

– Саввинька нас спас и вынужден был за это расплачиваться. Всё же к столу, господа!

Анна пробует пояснить ситуацию. Да как ее пояснить тому, кто с красными здесь не был и Рыжую с другими комиссарами на своем пороге не видел!

– От выселения спас! За что был принужден некоторое время им плакаты рисовать. Ничего серьезного, агитки их. Саввушка, покажи те, на обороте которых ты свои картинки рисуешь…

Савву не остановить. Дальше бубнит про введение цензуры:

– А как объясните «Обязательное постановление Таврического главнокомандующего» от тринадцатого августа, которым запрещается «распространение путем печати или в речах, произносимых в публичных местах, каких-либо сведений, имеющих целью вызвать раздражение или неудовольствие населения ВСЮР, армий Колчака, военных сил союзников, военных и гражданских властей» и виновные подвергаются шестимесячному заключению или штрафу до двадцати тысяч рублей?

Николай покашливает.

Как объяснить, тому, кто здесь не был? Как объяснить…

В начале октября мать присылает денег. И новое письмо с требованием ей с девочками и непутевым племянником мужа срочно ехать в Берлин.

Мать уже в переписке с Константиниди, считая военного человека более надежным в деле отправки морем, чем ее дочь. Николай обещает матери всячески способствовать скорейшему их отплытию, найти надежный корабль с проверенной командой, под его личным присмотром на борт посадить и проверить, что в нужном направлении отчалили.

Николенька приезжает по четвергам, как прежде гости приезжали к матери, и она чувствует себя девочкой, которой дали поиграть в хозяйку большого дома. Всё на самом деле, и всё будто не всерьез.

Николай оговаривает плюсы и минусы разных судов: которые с каютами, сколько дней плыть, кто возьмет женщину с детьми и волком на борт. Гражданских судов в Черном море всё еще нет. Вся надежда только на Николая, имеющего морские связи и обещающего их устроить на военный корабль до Греции или Турции.

Но способы их отправки всё больше кажутся Анне лишь поводом для визитов. Мелькает мысль, что Николай за ней ухаживает. Но как мелькает, так и уходит. Она замужняя дама. Да, она давно уже не была с мужем. И красивый, почти родной, офицер вызывает какие-то непонятные желания. Но она замужем, а он не грязный матрос. На его многозначительные взгляды Анна отводит в сторону глаза, и дальше дело не идет. Разве что ночью такое приснится, что утром отмаливать и отмаливать!

Нянька Никитична едет к знакомой за нитками в Севастополь и возвращается сама не своя. Расстреляли Марфушу.

– Она ж моей золовки крестница. Как из имения вернулась, сидела без дела. После пришли, арестовали и постреляли. «За связи с большаками».

Нянька названия разных властей так и не выговаривает. Но Анна поверить не может. Переспрашивает у Николеньки, в очередной четверг приехавшего к чаю. В материнском авто. На котором рыжая комиссарша весной приезжала. Теперь авто, вместе с властью, перешло к Деникинской армии, и к Николаю.

– Это война. Анна… Львовна! Врагов убивают.

– Какой же она враг, Николенька… Николай Теодорович. Глупая девица. Красивой жизни захотелось. Загуляла в барском доме со своим женихом, и не ее вина, что тот с красными связался.

– В военное время каждый пособник врага – враг!

Не может же так говорить Николенька, Николай Константиниди, с которым они на Рождество гирляндами елку в доме на Большой Морской наряжали!