Театр тающих теней. Конец эпохи

Если «собака» – это Антип, за чьей машиной он бежал? И где Савва? Приходится, поблагодарив Игната, возвращаться домой ни с чем. И ждать. До вечера. И еще день. И еще.

Сердце не на месте. Уговаривает сама себя и няньку, что никто из нынешних властей княжеского племянника не тронет, что теперь не красная диктатура. Но от произнесенного вслух слова «диктатура» самой становится не по себе. И спор Саввы с Николаем вспоминается. Про диктатуру, объявленную Деникиным… Не могут же мальчика арестовать?! Не могут! И волка уж точно арестовать не могут! Тогда где же они?

Ни Саввы, ни Антипа Второго дома нет четвертый день.

На пятый она не может больше ждать. Запрягает Маркизу, едет в Севастополь к Николаю, благо еще пускают – в газетах пишут, что скоро введут строгий учет населения, пропускные пункты и просто так в Севастополь будет не проехать. Едет. Высчитывая в уме, что лучше: «не дай бог, арестован» или «дай бог». Если арестован, хотя бы будет понятно, где он. И можно ходатайствовать. Объяснить, что не так поняли. Что указ Верховного главнокомандующего не может касаться ребенка. Подростка. Недоросля. Что Савва не работал на Советы, а спасал ее с девочками. И написать матери, пусть использует свои связи в деникинском командовании.

Но это если он арестован. И где тогда Антип Второй? В тюрьму волков не сажают! А если не арестован, то где Савва? Где они?!

Поручик Константиниди выходит к ней из штаба. Кисть правой руки забинтована. Но форма, выправка – всё на загляденье. Была бы незамужней девушкой, залюбовалась бы, в какого красавца вырос Николенька. И сослуживцы его как на подбор. Выходят из дверей штаба вслед за ним. Смотрят, с кем это поручик разговаривает. Почти как в былые времена, когда мужчины, заставляя ревновать мужа, любовались ею. Не такие бравые, как на военном параде в 1913 году, – война потрепала. Но и не пьяная матросня, и не комиссары в куртках бычьей кожи… Выправка и достоинство – все на месте.

Одно непонятно, если, говорят, что опять диктатура, идут расстрелы, то кто из этих бравых военных стреляет не во врагов на линии фронта, а в таких же, как они, русских людей? Кто-то же стрелял в Марфушу?

Николай сдержан и сух. Под взглядами сослуживцев, видимо, ему неудобно. Обещает насчет Саввы справиться и приехать с ответом. Берет под козырек, разворачивается, вместе с сослуживцами уходит. А она идет по набережной с ее вновь открывшимися ресторанами и модными лавками. И понимает, что не хочет ничего. Ни изысканных блюд после нескольких месяцев пустых лепешек и картошки, ни нового платья, ни кружевного белья. Не хочет ничего.

Только чтобы Савва нашелся. И Антипка, конечно же, тоже.

Николай приезжает в четверг. На материнском авто. С подарками для девочек. Олюшке привез книгу со сказками, Иринушке – плюшевого медведя. И больше ничего. В прежние визиты по четвергам он и Савве всегда книгу, журнал или альбом для гербария привозил. Точно знает, что Савва дома так и не появился?

Девочки подаркам и не рады – вежливо благодарит Оля, подталкивает Иришку:

– Скажи «спасибо»!

Иринушка смешно лепечет: «Сиба!» Но глаза у обеих на мокром месте. Тоскуют без Антипки, без Саввы.

Николай рассказывает, что справился во всех возможных инстанциях. Что среди арестованных и заключенных за сотрудничество с Крымской Советской Республикой Саввы нет.

Проходит месяц. Анна, несмотря на начавшееся ненастье, по-прежнему по всем горам, по всем тропам, по всем селеньям – русским, татарским, греческим – ищет Савву. Нет нигде. И Антипа нет.

В середине ноября заболевает Иришка. Жар не спадает. И в этот самый день Николай приезжает с известием о своем срочном командировании к союзническому командованию во Францию. Военный корабль стоит на подступах к Балаклаве и отходит через три дня. Анну с детьми возьмут на борт.

– Мы не можем ехать. Без Саввы ехать решительно невозможно.

Она измучена бессонной ночью у постели Иришки, забыла даже чаю гостю предложить. Хорошо, нянька Никитична опомнилась.

– Чай хорошо, но лучше бы водки! – Николай сам на себя не похож. Плохо выбрит. Глаза воспаленные.

– Нет у нас водки. Пить некому. Знаю, что вольная продажа водки открыта, но у нас нет.

– И нигде нет! – Николай, спросив разрешения, закуривает. – Какой пассаж – вольная продажа разрешена, а ее просто нет в Крыму. Простите, Анна Львовна, за срыв. Зверски устал. Но вам невозможно не ехать!

Невозможно не ехать…

Николай, выкуривая очередную сигарету кряду, объясняет, что пропажа Саввы помешать ее с девочками отъезду не должна. Он со своей стороны и мать со своей едва договорились, что гражданских возьмут на борт военного судна. Другой такой оказии может не быть. А верх безумия ехать через Турцию, куда порой еще заходят гражданские суда, но где одной женщине с двумя дочками, но без мужчины находиться просто невозможно. Кроме того, муж ее уже подхватил в Константинополе горячку, еле выходили, а что будет, если с горячкой сляжет она? Нужно ехать обязательно теперь. Даже если не объявится Савва. А он, Николай, после найдет непутевого племянника мужа и отправит его следом. Слово офицера.