Театр тающих теней. Под знаком волка

Анетта качает головой, огненная рыжина волос дочки присыпана пеплом, как у всех вокруг.

— Мамочка, ты будешь меня ругать? Дедушкину лошадку другой девочке дала поиграть. Пока меня рисовали. Не знаю, где лошадка и где девочка. Будешь ругать?

— Доченька-а-а моя! Какая лошадка! Бог с ней, с лошадкой. Моя доченька! Доченька!

Лошадку, зажатую в ручке мертвой Марты, вместе с девочкой уже отнесли на другую телегу. Где трупы. Она видела, как несли. И не было ни сил, ни желания детскую ручонку разжать.

Целует грязные щечки. Анетта обхватила ее ручонками, едва не душит. Но ничего слаще такого удушья нет.

— Еще ругать будешь, я опять описалась, — шепчет ее девочка на ухо.

— И что такого, что описалась! Подумаешь, беда какая, описалась! С кем не бывает!

— Ты сказала, у папы проситься, чтобы позор не случился. Я сказала господину Карелу, что сейчас приду, пошла к папочке на горшок проситься. А папочки в его мастерской не было. Ни папочки, ни горшка. Пришлось бежать в кустики.

Девочка моя любимая! В кустики! Конечно, в кустики! Какое счастье, что в кустики!

— Штанишки снять не успела, как всё бабахнуло. Страшно так. И я описалась.

Девочка моя!!!

Поворачивается к Йону. Который счастлив, кажется, не меньше ее.

— Ты где ее нашел?

— В ракитнике. На той стороне мастерских. Сидела, забившись в кусты. Ее не задело, только осколками и ветками чуть поцарапало. Ударная волна, на счастье, в другую сторону пошла.

И она, Агата, прилюдно, не стыдясь никого, обнимает Йоханеса, который вернул ей дочку. Живую. Обнимает чужого мужа. И плачет. И смеется. И благодарит Бога. И обещает исполнить всё, что обещала, когда молила вернуть ей дочь живой. Всё.

Теперь мужа искать надо. Одной ей с двумя детьми без кормильца не прожить. Теперь надо мужа искать. Но сил нет. Закончились силы. Изрезанные, обожженные ноги и разбитые в кровь руки болят. Девочка перепугана, мокрая и усталая.

— Отнесу дочку домой. И вернусь, — говорит она Йоханесу.

Он смотрит, чуть улыбаясь. Устало и счастливо.

— Вернусь. Мужа искать.

Два часа ПОСЛЕ…

Несет дочку на руках.

Усталость мгновенно навалилась, и Агата, еле-еле переступая босыми ногами — где теперь те башмаки искать! — медленно идет. Дочка говорит, что она сама идти может, но ее башмаки тоже где-то потерялись. Отпускать дочку с рук не хочется. Сама донесет дочку.

Путь до дома занимает раза в три времени больше, чем утром, когда они весело, под дедушкины сказки несли мужу обед в мастерские.

Часы на Nieuwe Kerk бьют два часа пополудни. Неужели совсем другая жизнь была всего два с половиной часа назад?

— Госпожа Агата! Госпожа Агата!

Уже на другой стороне реки, почти у самого дома их догоняет повозка с тем рыжим возницей-крестьянином, который Фабрициуса и Ван дер Пула в больницу отвозил.

— Господин Йоханес сказал, к вам везти!

На всю улицу кричит возница, еще не доехав до них с дочкой. Похоже, от грохота и шума сегодня все оглохли.

— Господин Йоханес сказал, везти в больницу Святого Георгия. Но я только вернулся оттуда. Мест нет. Раненые люди на полу. На полу лежат! И тогда господин Йоханес сказал везти до вас. Сказал, муж ваш.

На этих словах возницы повозка подъезжает к ним совсем близко. И Агата видит на пропитанной кровью соломе то, что еще недавно было человеком.

С перебитой рукой. По счастью, левой. С огромной раной на ноге — мясо вывернулось наружу, осколки торчат. С обожжённым лицом и опаленными волосами. Без признаков жизни.

— Боюсь! Кто это?! Боюсь!

Дочка вжалась в нее, прячет голову на материнской груди.

Агата, перекинув дочку на одну руку, другую тянет к шее лежащего в повозке — жив ли?

— Дышал он… Дышит. — Возница часто кивает.

Она смотрит на обожженное лицо. На оставшийся целым правый рукав нового кафтана, который муж сегодня надел первый раз.

Смотрит на рукав кафтана. Поворачивается и машет в сторону дома.

— Заносите.

Галерея кукол Даля Петербург. Лет за десять ДО…

В Питер собирались в авральном порядке. Едва дождались Димку-Джоя, как уже пора ехать на вокзал.

Димка смотрит каким-то странным взглядом и присвистывает:

— Ну ты, мать, даешь! Сказать кому, что девушку из-под носа увела собственная мать — не поверят.

Женя, вопреки ожиданию, на столь двусмысленную фразу не обижается. Легко парирует:

— Теперь поверят во всё. Многовариантность современной морали допускает и девушку, отбитую матерью у собственного сына. Но это, скорее, для Альмадовара. У нас всё скромнее. Даля поможет мне с девочками и с галерей в Питере. Лике уезжать пора, у нее контракт под угрозой.

— А Лика в Питере? — еще раз присвистывает Джой. — Сама Ахвелиди твою галерею оформляет!

Из этой речи Даля ничего не понимает, зато всё понимает Женя.

— Не язви. Веди себя прилично!

— Куда уж еще приличнее, если девушек из-под носа уводят…

И хорошо, что мы уезжаем, выдыхает Даля. Не то взгляд у Джоя слишком внимательный становится. И чувственность нарастает. Женя эти взгляды сына заметит и пошлет ее подальше, а ей Женино тепло сейчас нужнее, чем пылкий взгляд какого-то, пусть даже очень нормального, парня.