Театр тающих теней. Под знаком волка

Восемь часов утра

Селёдку посоленную лучше не брать. Соль дома еще есть. Взять свежую и засолить самим, выйдет дешевле.

Без Бритген, которой они теперь не могут платить, лишние дела ей самой некстати, но что поделать, если денег нет. Никаких денег нет. Придется, уложив детей вечером и накормив мужа, солить селедку самой. Как придется самой ощипывать и потрошить рождественского гуся, если каким-то чудом они смогут позволить себе его купить. До Рождества еще больше месяца. До пятого декабря, которого ждут все дети, всего две недели. Анетта ждет. И малому Йону рассказывает, что придет Синтеркласс с Черным Питом. И хорошим детям будет шоколадное печенье — kerstkransjes, а непослушным детям розги.

Откуда возьмется шоколадное печенье, если взяться ему неоткуда? Надежда только на чудо. Если она, Агата, за эти две недели успеет это чудо подготовить.

— Как поживаете, госпожа Агата? Как здоровье господина Ван Хогсволса? — Мария Тинс, владелица постоялого двора на соседней улице, останавливает ее на рынке.

— Спасибо, уже лучше, — кланяется соседке Агата. — Раны почти зажили. Ожог слишком медленно сходит. Мажем мазями, которые дал лекарь из больницы Святого Георгия. Боли у Ханса стали меньше. Но лекарь говорит, следы на лице теперь останутся навсегда.

— Бедный, бедный господин Ханс! — сетует соседка. — Но всё же вы счастливица, что муж жив.

Странно слышать такое от Марии Тинс, которая четыре года назад — невиданное дело — получила развод.

Хорошо получить развод! Если есть, на что жить самой.

Хорошо, когда есть, на что жить.

— Госпожа Фабрициус, — продолжает соседка, — после того как Карел, упокой господь его душу, скончался от ран, вынуждена уехать к отцу с матерью, чтобы как-то с детьми прокормиться.

Хотела бы она сейчас взять и уехать к отцу с матерью. Если бы ее мать была жива. И если бы жив был отец. И если бы они могли принять ее с детьми.

Но отец, которого она и видела-то раз в год, умер, когда ей едва исполнилось двенадцать. И мать через год за несколько дней сгорела от лихорадки. И с тех пор она одна. Хоть и замужем.

Вдове Фабрициуса легче. Она может, выдержав положенный траур, еще раз выйти замуж. И жить на средства мужа. А она, Агата, не может. Она замужем… За мужем. За… Хотя кто из них теперь за кем…

— Да, вы правы, госпожа Тинс. Нам очень повезло. Ханс жив. Хоть и не может теперь ходить.

Повезло ли ей, что жив муж? Или теперь одной с двумя детьми было бы легче, чем с беспомощным мужиком в доме, которого ей одной ни поднять, ни на горшок пересадить, ни подмыть. Еле-еле с его надобностями приспособились. Подставляет ему детский горшок, а по большой надобности подсовывает под спину неглубокую плошку и молится, чтобы он своим весом свое говно по той плошке не развез — в таком холоде его потом не отмыть.

Кланяется соседке:

— Спасибо за поленья! Они нам очень помогли. — Подбирает свою полупустую корзину. Собирается уходить. Оборачивается. — И передайте нашу бесконечную благодарность вашему зятю! Что помог найти нашу девочку в том аду.

Мать жены Йоханеса кивает.

— Всё передам. Он с того дня сам не свой.

— Все мы «не свои».

Пока обходила с утра деревни к северу от города, намерзлась. Опять не нашла. Ничего и никого. Дров так и нет.

Картина, которую муж в тот день намеревался продать Председателю Гильдии мясников и на вырученные деньги купить на зиму дрова, сгорела во время взрыва в мастерских. Как и другие его почти законченные картины. В старой мастерской, в мансарде дома, осталось лишь несколько набросков.

Добрые люди, Мария Тинс и другие, принесли из своих запасов поленьев, кто сколько смог. Этого хватает лишь растопить печь приготовить еду и немного раз в неделю прогреть старую кухню, чтобы выкупать детей. Но для наступающих декабрьских морозов этого недостаточно.

И что делать, как им всем пережить зиму, если не случится чудо, на которое теперь все ее надежды, она и не знает. Разве что кольцо отца с синим камнем и буквами ICE на его внутренней стороне продать. Но продать кольцо отца рука не поднимается. Вросло кольцо в натруженную руку, не снимается.

— Я учила Йонаса делать пис-пис! — с гордостью сообщает Анетта, встречая ее на пороге. — У него получилось!

Щегол Карл кричит, скачет по жердочке. Крошек для него сегодня нет. Чем птицу кормить?

Служанки тоже нет. И когда ей самой нужно уйти из дома, маленького Йонаса и больного мужа приходится оставлять на дочку. Анетта сама мала еще. Но делать нечего. Агате нужно и на рынок ходить, и в Гильдию Святого Луки по делам мужа наведываться, и по другим Гильдиям заказы искать.

— Всё получилось! Ты слышишь, мама! У нас всё получилось. — Анетта дергает ее за рукав.

— Да. Да. У вас получилось! Как же ты его учила?

— Сняла его штаны, подставила горшок и сказала: «Пис-пис»! Сначала он не понял, горшок отобрать хотел. Но я ему показала, что в горшок надо пис-пис. И он пописал! Штаны его теперь стирать не надо, — с гордостью докладывает девочка, показывая на корыто с грязным бельем, которое матери ночью впотьмах придется стирать в холодной воде.