Театр тающих теней. Под знаком волка

— Кто же тот взрыв устроить мог? Не могло рвануть просто так, — то ли спрашивает, то ли проверяет ее продавец. — Муж что говорит?

Агата пожимает плечами. Второй раз за день такой разговор.

— В городе говорят, это испанцы наши пороховые склады взорвали.

Хозяин лавки художественных товаров, как кожевник, придерживается той же версии.

— Но сами они взорвать не могли. Помогать им должен был кто-то! Кто-то из своих им должен был помогать.

Агата пожимает плечами, забирает пакет из рук хозяина лавки.

— Не будет ли господин столь любезен подсказать, где теперь, когда Новых мастерских нет, можно господина Председателя Гильдии Святого Луки застать?

Два часа после полудня

В voorhuis — прихожей дома Председателя Гильдии Святого Луки господина Маурица сумрачно.

Всё лучшее на себя пришлось надеть. Но как руки спрятать? У благородной жены художника не может быть таких рук. С мозолями от каталки для белья. С ожогами от недогоревших дров, которые она так старалась потратить поменьше, что руками из огня доставала. С порезами от рыбьих жабр. И со следами краски.

Руки лучше накидкой прикрыть. Картины расставить на деревянном подиуме — zoldertje — и пока Глава Гильдии не вошел, а потом руки спрятать. Спрятать руки, как раз согреются в тепле, дрова купить еще не успела, некогда было.

Спрятать руки. И молчать. Ничего не говорить. Чтобы хуже не вышло.

— Откуда они взялись?

Председатель Мауриц, Глава Гильдии Святого Луки, придирчиво вглядывается в расставленные картины.

Детский портрет. Анетта стоит в проеме двери и смотрит вверх, в небо.

Пейзаж. Берег реки Схи. Еще до взрыва.

Еще портрет. Анетта в полутемной комнате качает кроватку Йона, а свет из окна идет в другую от детей сторону.

— Кх…

Агата прочищает горло, будто не может выговорить.

— Кх… Муж… Господин Ван Хогсволс эскизы делал еще до… еще до взры… до октября…

Горло пересохло.

— Теперь закончил только…

— Все работы погибли в мастерских.

Взгляд Председателя в ее сторону недобрый. Хочет ее во лжи уличить? Хорошо, она так выбрала свет, встала против окна, что лица ее почти не видно.

— Эти оставались в домашней мастерской.

Облизывает сухие обветренные губы с треснувшей и засохшей корочкой в углу рта.

— Ханс… Господин Ван Хогсволс просит дозволения Гильдии писать и продавать картины. Как прежде.

— Член Гильдии, который не может ходить?

— Но писать может. Мастерскую мы теперь оборудовали в нижнем этаже… Чтобы его только с кровати в кресло пересаживать…

Глава Гильдии не торопится отвечать. Разглядывает портрет Агаты. И так повернет, и этак…

— Питер, из Гильдии возчиков, обещает приделать к креслу колеса…

Молчит Мауриц. Агата уже и не знает, что сказать.

— Чтобы Ханса легче было возить… Свет ловить. И прочее.

Глава Гильдии вместе с картиной отходит к окну. Ей, волей-неволей нужно вслед за ним повернуть свое лицо к свету.

Но не поворачивается. Так стоит.

— Стиль у Ханса стал какой-то другой. Никогда прежде такого контраста теней со светом не было.

Глава Гильдии Мауриц то ли рассуждает вслух, то ли укоряет…

— Глаза его теперь видят иначе. После ожога.

— Залечили ожог?

— Лечим. С божьей помощью. Якоб, лекарь из больницы Святого Георгия приходит. Мази носит и капли. Недели не было, чтобы не зашел.

— Помогают? Мази?

— Лицо в корках. Голос почти не узнать — гортань обожжена.

— И как же он пишет?

— Пишет… Как ему не писать…

Глава Гильдии отходит от окна. Кладет портрет Анетты на стол. Зол? Недоволен тем, что раненый Ван Хогволс продолжает писать?

— С членами Правления Гильдии вечером придем к вам домой. В пять часов пополудни. С Хансом говорить, — выносит вердикт Председатель Мауриц.

Ждет, пока она собирает и перевязывает бечевкой картины. Не помогает. Ведет провожать.

В дверях уже окликает. Агата поворачивается, яркий луч солнца падает прямо в глаза. Щурится. И пока щурится, Глава Гильдии вглядывается в ее лицо. Пристально вглядывается. Будто хочет что-то понять.

— После разговора с вашем мужем Гильдия примет решение. Мое почтение, госпожа Ван Хогволс.

Захлопывает за ней дверь.

Наспех завязанная бечевка развязывается, и картины падают в жидкий декабрьский снег.

«После разговора с вашим мужем…»

«…Гильдия примет решение…»

«…После разговора с вашим мужем…»

«В пять часов пополудни…»

«Гильдия примет решение…»

И до пяти часов нужно всё успеть. Придумать все. И всех уговорить…

Четыре часа пополудни

Якоб, лекарь из лечебницы Св. Георгия, ходит из стороны в сторону по zijkamer — боковой комнате первого этажа. Выходит в прихожую. Открывает дверь, выглядывает за порог. Агата злится, что лекарь выпускает тепло — дом так прогреться не успеет. Заходит обратно. Снова ходит из угла в угол.

— А если узнают?

— Узнают — моя вина. — Агата сама перетаскивает мольберт ближе к окну. — Анетта! Неси оставшиеся краски из мансарды. Только не рассыпь, бога ради!

Оборачивается к Якобу.

— Питер из Гильдии возчиков колеса принесет, к креслу приделает. Подвинем кресло к холсту. И готово. Вы только лечите. Лечите, и всё! Вам ли всю правду знать!

— Но господь видит, что знаю я.