Театр тьмы

– Просто назови имя на входе, о’кей? И приходи на час раньше. Пусть я не жалую журналисток, но должны ведь в прессе написать, что у великого театра «GRIM» премьера? Знаешь, премьера – это такое важное дело! – Деймон многозначительно улыбнулся: – О ней должны знать все.

– Так я могу написать об этом, даже придя к самому началу спектакля. Или вообще не придя на него.

– Но в таком случае у тебя не будет возможности поговорить с художественным руководителем театра, ведь после спектакля он слишком занят для вопросов прессы. Ну, бывай!

Деймон затушил окурок о сырой металлический бок урны. По ней все это время скатывались дождевые капли, и серый след тут же исчез. Актер еще раз посмотрел на меня – с любопытством и нескрываемой радостью в глазах. Я молчала. Молчала, потому что не знала, что сказать. И снова мои уши уловили легкое шипение, а нос – запах гари. Слишком близко, вот тут, совсем рядом…

Только когда Деймон скрылся в кафе, запах пожара и шипение пропали. А когда я облизнула пересохшие губы, почувствовала на кончике языка вкус пепла. Никогда прежде я не испытывала такой страх, как в тот момент.

12

Домой я приехала в районе трех часов и сразу села работать. Журналист и знакомый Джейн – Ирвин – скинул двухчасовое интервью для расшифровки и добавил, что работу нужно сделать до вечера. Так я и просидела до шести часов, слушая монотонную речь про экономику, сильно удобренную красным перцем политики. Расшифровки всегда давались мне с особым трудом. Они – черная, каторжная работа, от которой я всегда шарахалась, как от чумы.

А примерно часов в восемь, когда я сидела за кухонным столом, пила кофе и, как кусочки пазла, собирала события минувшего дня, позвонила Джейн. Радостным голосом она сообщила, что наше дело постепенно продвигается – ее дедушка работал не в Уондсворте, где полмесяца держали актера театра «Кассандра» Кристофера Бейла, но у него были знакомые, служившие в этой тюрьме как раз в 60-х.

Когда она рассказывала об этом, во мне вдруг взыграло чувство самосохранения. Хотелось на все плюнуть и оставить эту историю с театром другому журналисту. Более бесстрашному.

– Ты ходила сегодня к Эндрю Фаррелу в больницу? – спросила Джейн.

– Ходила, – тихо сказала я. – Он умер три недели назад. Самоубийство.

Джейн молчала. Клянусь, я слышала, с какой силой она сжала сотовый телефон, когда я сказала ей об Эндрю. А потом я медленно, с расстановкой и никуда не спеша пересказала подруге весь свой день. От начала и до конца. Точно так же, как несколько минут назад Джейн говорила о дедушке, его знакомом и о том, что «совсем скоро жизнь станет яснее». Только, в отличие от нее, я говорила без энтузиазма. Наоборот – с явной апатичностью в голосе. Я ничего не утаила. Рассказала и про Тома Харта, и про Деймона, который «будто потушил о мои губы сигарету». Рассказывая об этом, я чувствовала запах гари, а в окне вместо тумана мне мерещился дым.

– Так, Сара, успокойся, – дослушав рассказ, потребовала Джейн. Не попросила, а именно потребовала. – А я-то думаю – что случилось, почему ты такая неразговорчивая…

– Я не могу выкинуть Эндрю из головы. Его лицо постоянно мелькает перед глазами, в голове – его бессвязная речь… И еще эта встреча с Томом. Он был странным. И ведь не Харт пригласил в театр на премьеру, а Деймон.

– Отдохни. Новость об Эндрю сильно ошарашила тебя. Потом рассказ этого санитара Кевина. Вообще не понимаю, с чего он начал рассказывать о своем отце! Что за наглость! Ты не психолог, чтобы выслушивать чужие проблемы.

– Ему тоже было тяжело, – в оправдание поступку Кевина ответила я.

– Нам всем тяжело, но это не значит, что нужно распахивать душу перед первым встречным. Что за мода. Вот бы вернуться на пару десятилетий назад. Тогда англичане были настоящими англичанами – и во время пыток не скажут, о чем они думают.

На слова Джейн я ничего не ответила. Наш разговор зашел в тупик. Я не чувствовала в себе сил поддерживать философские размышления подруги, поэтому попросила у нее прощение за отчужденность, попрощалась и сбросила вызов. После этого я пошла в комнату, легла на не разложенный диван, закрыла глаза и увидела умершего Эндрю Фаррела. Его губы беззвучно шевелились. Он говорил: «Только не дай ему влюбиться в тебя, иначе он закончит так же, как и я, если попытается спасти».

– Не переживайте, Эндрю. Ему на меня все равно, – пробормотала я, засыпая. – Том в безопасности.

Следующим утром я проснулась около десяти утра, но даже после душа и сытного завтрака, который состоял из овсяной каши и тостов, не получила достаточно энергии для работы. Только ближе к обеду появились силы. И то лишь потому, что знакомый журналист Джейн прислал заготовки для новости. Сев за работу, я перестала прокручивать в голове события, которые произошли со мной за последний месяц. Пока я писала, не думала об убийствах, Эмили Томпсон, странных театрах и их актерах.

«Сара, отличная работа! Спасибо, что выручаешь на этом сложном поприще!» – написал Ирвин в Фейсбуке.

На это я отправила ему смайлик, а вдогонку добавила:

«Обращайся».