Театр тьмы

Писать новости и расшифровывать интервью для другого человека – совсем не то, о чем я мечтала. Хотя примерно через три дня безвылазной работы перед ноутбуком я подумала, что таким способом смогу накопить на магистратуру и устроиться в «Таймс» как обычный журналист, без конкурсов и отборов.

И тут я вспомнила любимое изречение отца: «Журналисты – стервятники. Они всегда летят на запах смерти». И я летела. Стремительно и не боясь умереть самой. Собственная смерть казалась таким же безумием, как существование потустороннего мира. Думая об этом, я даже не догадывалась, как сильно ошибаюсь.

Наш мир не изучен до конца. И утверждать, что сверхъестественного не существует – большая глупость.

До премьеры нового спектакля в театре оставалось две недели, когда мне на почту пришло сообщение от начальника отдела стажеров редакции «Таймс» Элизабет Боуэн.

Здравствуй, Сара!

Как продвигаются дела? Сегодня я узнала, что кто-то из наших конкурентов тоже работает над статьей про театр «GRIM». И самое неприятное в этой ситуации то, что с такими же намерениями, как и мы. Они хотят взять первое в истории интервью у художественного руководителя, выяснить, на какие средства появилось это

заведение и кто его сегодня содержит.

Надеюсь на твой быстрый ответ. Меня сильно обеспокоили эти новости. Я верю, что мы станем первыми, кто прольет свет на эту полувековую историю.

С уважением, редактор «Таймс» Элизабет Боуэн.

Я прочитала письмо не меньше пяти раз, будто от количества прочтений могла узнать, кто еще, кроме меня, пытался открыть шкаф со скелетами, который стоял в театре «GRIM».

«Вы тоже из прессы?» – вдруг прозвучал в голове сиплый голос умершего актера Эндрю Фаррела.

Тоже.

Вы тоже из прессы?

Он задал его, когда я представилась. Еще говорил про то, что «та другая» лучше, чем я.

Я сидела перед экраном ноутбука, сдвинув брови к переносице. Часы показывали около четырех дня, но из-за густого тумана, окутывающего улицу, казалось, что уже поздний вечер. Схватив телефон, я сразу же набрала номер санитара Эндрю. Кевин ответил только с шестого гудка.

– Алло, – его голос звучал так, будто молодой человек сидел в бункере.

– Привет, Кевин, это Сара Гринвуд, журналист, – я попыталась придать голосу непринужденности, но, кажется, получилось совершенно обратное. Мои слова напоминали холодный металл.

– Да, привет, Сара. Прости, не могу долго разговаривать – сейчас на осмотре пациентов.

«Бункер», в котором находился Кевин, приобрел очертания и даже запах. Я вспомнила белые стены и аромат хлорки.

– У меня только один вопрос. Кто-то еще из журналистов приходил в последнее время к Эндрю? С кем он разговаривал, кроме меня?

– Кроме тебя, никого не было, – сразу ответил Кевин.

– Но Эндрю сказал, что…

– Сара, он был невменяемым, – слишком тихо сказал санитар. – Иногда он бредил, говорил неправду. И особенно – в последние годы жизни.

Кевин замолчал. В этот момент я отбивала по столу азбуку Морзе кончиком карандаша. От нетерпения снова стали сдавать нервы.

– Ты уверен в этом? Никто не мог прийти не в твою смену?

– Я каждый день проверял его посетителей. Единственный человек, который к нему приходил, носил имя Орсон Блек. Но я не знаю, кто он.

– Орсон Блек? – воскликнула я.

– Да.

– Как часто он к нему приходил?

– За мою работу один раз, – ответил Кевин и вздохнул. – Прости, Сара, мне нужно идти. Но, если появятся еще вопросы, пиши. После обхода прочитаю и отвечу.

– Хорошо, пока. И спасибо тебе.

– Обращайся.

Завершив вызов, я отложила телефон и снова перечитала письмо Элизабет Боуэн.

Здравствуйте, Элизабет!