Театральные подмостки (СИ)

-- Ты вообще скажи спасибо, что у тебя душа есть, -- назидательно изрекла Бортали-Мирская. -- У многих её и нет вовсе. Да ещё застолье организовала! Нас пригласила...

-- Перед тобой сейчас такие перспективы открываются -- уму помрачение! -- восторженно всхрапнула Лиза Скосырева. -- Теперь прикоснёшься к настоящей, к великой драматургии!

-- Ты это о чём?

-- Будешь играть в пьесах, которые сам написал.

-- Я?

-- Да.

-- А я уже что-то написал?

Бортали-Мирская задумчиво покачала головой.

-- Все мы пишем свою жизнь, начиная с самого рождения...

Я хотел что-то ответить, но тут вдруг моя Лера напустилась на чиновника Закупоркина:

-- Вы зачем пришли? -- угрюмо и с раздражением спросила она. -- Вы же знаете, что мой муж посредственная бездарность, никчёмный актёр, без денег и честолюбия. В его годы другие уже звёздами становятся. А вы тут какие-то звания раздаёте, дипломы, благодарности... Вам не стыдно лицемерить?

Что?.. У меня прямо челюсть отвисла, брови на лоб полезли, округлившиеся глаза за собой потянули. Как это неожиданно и трогательно... У нас с Лерой, конечно, не всё гладко, любящей и образцовой семьёй нас не назовёшь, но что касается моих актёрских способностей -- она всё время старательно твердила, какой я талантливый, как я удивительно и неподражаемо играю, "а в этом эпизоде вообще гениален и восхитителен" -- и тому подобное. И вот те раз! Интересно, и почему это я "посредственная бездарность"? Я совсем даже непосредственная бездарность... И вообще, честно сказать, Лера сама по себе замкнутая, неулыбчивая и молчаливая. На людях она не стала бы устраивать скандал. Только дома... Всё в голове моей перемешалось, в груди зарычало, но я, естественно, смолчал. Дай, думаю, посмотрю, что дальше будет.

А этот Закупоркин, ещё совсем недавно всесильный и довольный собой чиновник, вдруг превратился в жалкого и беззащитного.

-- Я не понимаю... -- тихо и подавленно произнёс он и с растерянно уставился на Бересклета.-- Вы же сами рекомендовали Бешанина.

Наш худрук Вячеслав Вячеславович, у которого ботаническая и, казалось бы, не плотоядная фамилия Бересклет, всегда стелился лисой перед министерскими портфелями, подныривал под лакированные туфли "культурных" чиновников, да и перед всеми вышестоящими, угождал всячески и заискивал. Но сейчас он, казалось, чувствовал себя барином, хозяином положения. Видимо, собственной значимости ему придал приторный малиновый мундир, к тому же на голове у него появилась нелепая розовая шапочка с помпончиком.

Бересклет насмешливо посмотрел на Закупоркина, которому он обязан своим назначением.

-- А у вас что, своей головы на плечах нет? -- ковыряя вилкой в зубах, вопрошал он. -- Или у вас плечи, чтобы щёки подпирать?

Чиновник растерянно моргал, и щёки его немилосердно шмякали.

-- Вы понимаете, что дали высокое звание сомнительной личности?! Хоть и посмертно, -- не унималась Лера. -- Заметьте, я не говорю, актёру! Это не актёр, который не сыграл ни одной -- ни одной, повторю, -- звёздной роли! Его что, зрители боготворят или кто-то из признанных мэтров отметил? Вот здесь сидят по-настоящему заслуженные и народные артисты. Вам не стыдно в глаза им смотреть? У вас совесть есть? Вы за что зарплату получаете? Вас по ночам кошмары не мучают?

Закупоркин жалко и беззубо отбивался, и пот градом лился с его размордевшей физиономии. Лерочка с упоением измывалась, а я не мог оторвать от неё глаз, чувствуя, что клочья летят именно с меня.

Вдруг мне стало муторно, и я, словно смахнув наваждение, отвернулся и принялся за "покойничками" наблюдать.

Они сидели за столом как ни в чём не бывало, ели, пили, смеялись. Между Антоном Каменевым и Николаем Алаторцевым забавная беседа случилась.

-- А я ведь на тебя, братец, в некоторой обиде, -- хмурясь, сказал Каменев. -- Роль Городничего тебе отдали, а я как же? Моя любимая роль, а ты... нехорошо, э-хе-хе!

-- Да ведь ты уже лет как десять помер, а я-то покуда живой...

-- Ну, померши, и что? Эка невидаль! -- строго сказал Антон Никанорович. -- Всё одно лучше меня Городничего никто не сыграет.

-- Городничий ты и впрямь первостатейный. И имя у вас одно, и характером...

-- Да, я и умер-то Городничим, помнишь? Да ещё в финальной, "Немой сцене". Все замерли, а меня удар хватил. Рухнул и сцену родимую обнял, прижался к ней, к любимой, всем телом и шепчу, прощенье прошу... Себя нисколь не жалко, а только одна мысль -- успеть бы попрощаться. Зрители поначалу ничего не поняли, думали, задумка такая. А когда заминка с поклонами... потом объявили, -- тут уж весь зал разрыдался. "Скорую" не только мне вызвали, половину зрителей в больницу свезли. Да, очень уж меня публика любила.

-- Помню, помню. На моих глазах было. Меня по сию пору твоим Городничим натыкивают. А я не в обиде. Чего уж там, перед великим талантом преклониться не зазорно.

Вдруг послышался истеричный визг, как будто бабий:

-- Что вам от меня надо?!