Телепортация

Лишь только он сел на невероятно удобные кожаные подушки заднего сиденья, как сразу провалился в сон. Последним, что неверным эхом задержалось на краю угасающего сознания, была мысль о том, что писать, находясь в аду, совершенно невозможно… Так что же делать?

Что делать? Эта мысль раскаленным гвоздем свербила у нее в мозгу все время, пока машина пробивалась по пробкам, прорываясь, порой наплевав на правила, по разделительной полосе.

Слава богу, что Виктор у нее настоящий ас, знает наизусть все пробки и переулки. Им везло, их ни разу не тормознули, машина, словно заговоренная, пробилась через все заторы, промелькнула окружная дорога, и они оказались в пригороде… Ехать оставалось от силы сорок минут.

Мысль о том, что надо бы позвонить и справиться, как там дела у Андрея Петровича, мелькала с самого начала дня, но дела, дела, дела. Она все откладывала и откладывала, а тоненький голосок, который все время прав, внутри шептал что-то змеиное, недоброе…

В итоге, когда она нашла минутку аж после обеда, на свой вопрос получила сперва недоуменное «простите, кто?», после чего голос на том конце с видимым облегчением сообщил, что «ах этот… так он ушел, еще утром». На ее вопль «КУДА?!» ответа не было.

Она отупело слушала короткие гудки отбоя, а в голове им в унисон звучало лишь короткое слово: ушел, ушел, ушел…

И все время, пока она отдавала резкие нервные приказания начальнику охраны, пока сбегала вниз по лестнице, позабыв про лифт, пока отвечала на короткие звонки, которые все как один сообщали «не обнаружен», ей казалось, что она не чувствует ничего – внутри все заледенело, словно под анестезией.

Но вот сейчас, когда ее авто вырвалось на простор и неслось с максимальной скоростью, ледяная корка в душе пошла трещинами и внутрь хлынула расплавленная лава.

Она вмиг почувствовала, как… все тонко и призрачно в этом мире. Через нее прошел жгучий ток осознания того, что случиться может практически все. И естественно, воображение подсовывало самые страшные картины, страшные именно своей житейской нелепостью – стало плохо, а рядом нет никого. Или есть, но не подходят, боятся или брезгуют… Или…

Миллионы таких «или» роились у нее в сознании. Она, естественно, пыталась взять себя в руки, силясь просчитать возможные действия, свои и его, но мозг отказывался думать рационально, мысли расползались, вытеснялись отчаянным вопросом «что делать?».

Назначенные встречи, жесткий напряженный график, сделки, зарубежные партнеры – все отступило на второй план. Любовь вдруг поняла, ЧТО значит для нее этот человек. Осознала и прочувствовала то, что называется «родственная душа». После потери отца у нее не осталось никого, кто бы помнил и знал ее не как успешного издателя, а просто как человека… Как это, оказывается, много значит. Как это, оказывается, бесценно и… беззащитно.

Администратор гостевого домика ждал ее у себя в кабинете, вроде как держал марку, но заметно нервничал. С удивлением для себя она отметила, что никогда не считала этого подтянутого, молодцеватого человека особенно душевным. Был он мелочный и фанфаронистый, однако дело свое знал, убытков не наносил, много не воровал, и работа за городом его вполне устраивала. И ее тоже все устраивало – не по душевным качествам она его на работу принимала…

Он подрагивающим голосом сообщил ей о том, что произошло недоразумение. Вчера, уже под вечер, когда его не было – все-таки выходной, охрана, видимо, ради смеха, привезла какого-то вонючего бомжа и, прикрываясь ее именем, приказала разместить в коттедже. А у них, между прочим, вовсю идет подготовка к приему делегации из Франции, которая приедет на ярмарку. А тут это чмо… Он ничего, откровенно говоря, не понял, ее беспокоить по таким пустякам не осмелился, приказал поместить его к сторожу, до утра. Утром хотел разобраться, но замотался – дела, знаете ли, а потом узнал, что бомжик этот и сам ушел. Нету тела, как говорится, нету дела.

– В конце-то концов, кто он такой, чтобы из-за него высшее, – он намеренно выделил это слово, – руководство тревожить. Закончив этой прочувственной тирадой свою речь, Филипп Георгиевич (он очень гордился своим именем-отчеством и вопреки единому корпоративному стилю выбил себе право вытеснить их на визитке замысловатыми завитушками, явно кося под высокородное происхождение; правда, фамилия – Холопьев – подкачала и не вязалась с заявленным имиджем) вкрадчиво заглянул ей в глаза, будто ища поддержки.

Она какое-то время разглядывала его с ледяным интересом, а потом бросила, едва раскрыв губы:

– Это мой отец.

Филипп Георгиевич поперхнулся сигаретой – тонкой, манерной, женской, каковые он, однако, упорно смолил, считая это верхом утонченного стиля.

Весь калейдоскоп изменений, произошедших с лощеной физиономией управляющего, она не успела отследить, раздался телефонный звонок, и бесстрастный голос начальника охраны произнес: «Нашли, все в порядке, сейчас привезем».

– Нет, – уверенно ответила она, – это я к вам приеду. Говорите куда, я запомню – брезгливо отмахнулась она от услужливо придвинутых блокнота и ручки.