Тело дрянь. Донесения с фронта (и из тыла)

Чем больше я читала, тем более странной мне казалась эта Далтон. В своих научных статьях она утверждала, что перед месячными женщины склонны к воровству, подвержены несчастным случаям и суицидальным настроениям, представляют опасность для своих детей, проявляют агрессию и могут спровоцировать развод. В книге «Раз в месяц» она писала, что женщины чрезвычайно деградируют «в это время месяца». Поэтому советовала поручать им «в уязвимые дни менее квалифицированную работу вроде упаковки и расстановки товаров, а не оставлять на рабочих процессах, которые гораздо сложнее». О женщине накануне менструации она писала такого рода ерунду: «Она может купить абсолютно неподходящее платье, которое не сидит и не подходит по цвету. И потом ни разу его не наденет».

Ну и чушь! Любая женщина, хотя бы единожды ступавшая в магазин одежды, знает, что вне зависимости от дня приобретение платьев, которые по возвращении домой оказываются уродливыми, — это неизбежная часть шопинга.

В 1980-х Далтон снова попала в заголовки газет, выступая в качестве свидетеля-эксперта по двум разным делам об убийстве. Она настаивала, что обе обвиняемые заслуживают сокращения тюремного срока, поскольку убили своих жертв — коллегу и любовника соответственно — в предменструальные дни. Несмотря на ее замечания, что лишь экстремальные случаи ПМС вызывают буйный психоз, освещение уголовных дел и поднявшаяся в результате новостная шумиха привели к популяризации термина «ПМС» по всему миру.

С меня бы, наверное, трусики от ужаса слетели, пока я читала о Далтон, только на мне их тогда не было. В сущности, она несла какую-то ахинею. Если бы она представила миру свою теорию сегодня, ее встретили бы тухлыми яйцами и сотнями гневных колонок. Как бы то ни было, известно нам это или нет, именно Далтон заложила основание современных взглядов на ПМС.

Хотелось бы, конечно, чтобы жизнь была простой, но, увы, она не такая. Ведь исходя из другой перспективы, Далтон с тем же успехом можно назвать героиней. Женщины, жаловавшиеся на предменструальные симптомы — плохое настроение, приступы злости, — чувствовали себя отвергнутыми медициной, мол, «все это лишь у них в голове». Далтон одна из первых признала эти переживания женщин, назвав тяготившие их чувства реальными.

Проблема в том, что она сделала еще один шаг, определив ПМС как медицинскую проблему, от которой можно избавиться. После Далтон предменструальные симптомы больше не считали чем-то нормальным и ожидаемым перед месячными. Они стали патологией, которую необходимо лечить.

***

Когда я родилась, маме сделали гистерэктомию, так что к тому моменту, когда она мне рассказывала о ПМС, ее истории уже давно превратились в присказку. Обратившись к ПМС всерьез и изучив подозрительные истоки его происхождения, я снова захотела поговорить с родителями, чтобы лучше понять их отношение к циклу. Очевидно, их взгляды должны были повлиять на меня.

Я сидела на диване у себя в Нью-Йорке, наблюдая через окно загруженную улицу: сигналящие такси и толпа мельтешащих прохожих. Тем временем родители были дома в Сан-Диего, где за прошедшие сорок лет им удалось построить одни из лучших отношений, что я видела. Они так неразлучны, что я их называю Кина — Кен и Дина.

Разговорив их по телефону сначала всякой болтовней, я спросила, как они справлялись с ПМС в те времена, когда у мамы еще были яичники. Их честность меня удивила и чуть ли не смутила.

«Насколько помню, у нас ничего не ладилось, потому что я вдруг оказывался полным говнюком, — сказал папа. — Что бы я ни делал, все было неправильно. Я бы только нагрубил, проигнорировал или оскорбил».

«Было дело», — сказала мама.

«Вскоре стало ясно, что это повторяется каждый месяц, — продолжал папа. — Она никогда не признала бы, что тут что-то не так, понимаешь, это же часть нее — чувствует себя так, и всё тут».

«Неплохо уловил, да?» — вставила мама.

«Она возмутилась бы: „Ну какие еще гормоны? Что ты несешь, совсем одурел уже“, — пояснил папа. — Прошло несколько лет, прежде чем проблему решил мидол [52]».

Хотя у мидола нет психотропных свойств, родители клялись, что он снимал раздражительность. На самом деле это просто парацетамол и кофеин. Может быть, лекарство унимало боль, служившую причиной раздражения, или мама чувствовала эффект плацебо. Так или иначе, когда я была подростком, они оба нахваливали мне это средство.

«То есть ты говорил маме принять мидол, когда она начинала мандить?»

«Да, и она мне за это башку откручивала, но со временем стала допускать, что он помогает и ей самой, и нашей совместной жизни», — сказал папа. И после паузы добавил со смешком: «Похоже, моему поведению тоже помог».

Я сразу же представила, как на другом конце страны мама ткнула его в плечо и шутливо закатила глаза, напустив на себя оскорбленный вид.

«Мам, как ты воспринимала папины советы?» — спросила я.

«Это унижало меня, — ответила она, — но я понимала, что не контролирую себя. Поступаю не как обычно, срываюсь на близких и должна принять что-то, чтобы это кончилось. Иногда я не хотела ничего принимать. Я хотела выразить свою…»