Темный час рассвета

— Это, Рома, не бяка, это им полный крантец. Служба собственной безопасности. И есть у них там полковник Клещов. И надо же с фамилией как повезло. У него просто мания, страсть выводить на чистую воду, точнее на красную зону, оборотней в погонах. Что, Юрик, скажешь, что у вас тишь да гладь? Да Божья благодать? Басни мне будешь лепить?

Юрий Михайлович передвинулся поближе к окну и с тоской поглядел на заоконный пейзаж. Мне было его искренне жалко. Конечно, сволочь он порядочная, но зачем Пинкертон с ним так жестко. Просто глупый молодой человек! Надо же войти в его положение! Хотя лучше этого не делать, чтобы потом не мучили угрызения совести.

— Рассказывай! Всё, как на духу! А чего стоишь-то? Вот присаживайся к столу и валяй!

Я рассказал про обыск. Про понятых. Как меня поместили в обезьянник, а потом в следственный изолятор.

— Уверен, что не подкинули? — Пинкертон смотрел прямо в глаза. Такому врать опасно.

— Ну, да! Я же стоял всё время рядом с ними. Заметил бы, если чего-то попытались засунуть.

Пинкертон пожал плечами. Расстегнул курточку и сел против меня на место следователя.

— Ага! А раньше к тебе никто не заходил? Ну-ка, вспоминай! Хорошенько вспоминай!

— Нет. Вроде бы нет. Ты же знаешь мой образ жизни: гости ко мне не ходят, девушки меня не любят.

— Точно? Или вроде бы? Барабашка что ли у тебя в доме завелась? Откуда-то дурь появилась.

— Точно! Хотя погоди! Заходили женщина с парнем. И представляешь, какая странная история! Они показали мне рекламную газету, где объявление о том, что я продаю квартиру. Но я никакого объявления не давал. С чего бы я стал продавать квартиру?

— Ну, в этом как раз ничего странного нет. И что? Что дальше? Пришла к тебе парочка…

— Я объяснил им, что это недоразумение. Я никакого объявления не давал. И не думаю продавать квартиру. Пусть они поищут другой вариант! Они расстроились, потому что надеялись именно на мою квартиру.

— И что? Что они? Что говорили? Где стояли? Как стояли? Какие телодвижения делали?

— И ничего! Они извинились. И ушли. Вот и всё. стояли на пороге, в комнату я их не приглашал.

— Странно всё это! И непонятно. Какое-то дурацкое объявление. Это же не с бухты-барахты!

— Хотя погоди! Женщине стало плохо. Ноги у неё подогнулись, и она стала опускаться. А парень подхватил ее подмышки. Да! И достал из сумочки таблетки. Попросил, чтобы я принес воды. Запить таблетки. Судя по виду, ей было очень плохо.

— И ты принес воды? Так? Чтобы она запила свои таблетки? А они стояли на пороге?

— Да! Я пошел на кухню и принес воды. Ей полегчало. Мужчина ее придерживал. Потом они ушли.

– Фу! Ромочка! Это же классический развод! Пока ты ходил на кухню, они подбросили тебе дурь, а потом позвонили своим ментам. Вот! Коллегам Юрия Михайловича! Нет! Нет! Юрий Михайлович! Ты ни сном, ни духом об этом не знал. Тебя использовали в темную. А ты и рад стараться! Подыграл! Подыграл оборотням в погонах!

Юрий Михайлович безвольно опустился на свободный стул. Посмотрел на Пинкертона, потом на меня и снова на Пинкертона. Потом опустил глаза. Видок у него был еще тот!

— Что же теперь делать? Ума не приложу, — тихо проговорил он, как мальчик на картине «Опять двойка».

— Ловить черных риелторов, Юрочка! Этих тварей нельзя оставлять на свободе. А то еще стольким людям сломают судьбу. Рома! Ты запомнил рожи этих тварей? Что-нибудь приметное? Особенное? Там шрамы, родимые пятна? Во что они были одеты?

Я кивнул. Встал вспоминать. Какая на них была верхняя одежда, обувь, то, что у женщины возле рта была родинка.

— Ну, и ладушки! Значит, сейчас пойдете делать фотороботы этой парочки. Потом пробьем их по базе.

— А… — протянул следак. Замолчал, видимо, собираясь с духом. — А что же теперь будет…

Замялся Юрий Михайлович. Это тебе не перед невинными овечками строить грозного служителя Фемиды.

— Ты хочешь спросить о своих коллегах? Ладно, будем исходить из того, что их использовали в темную. И они ничего не знали. Такое бывает сплошь и рядом. Наивных полицейских у нас еще хватает.

— Но ведь…Если они были соучастниками преступления, на них нужно заводить дело.

— Юра! Жизнь не черно-белая, а серо-буро-малиновая…В ней столько оттенков. Не забывай об этом!

Юра огляделся, как будто он искал в кабинете нечто, что могло его защитить от сурового полковника. Но ничего не нашел. Он опустил руки под стол, не зная, куда их девать.

— Объясняю! Легче всего сломать человеку судьбу. Каюсь, и сам был в этом грешен. Отправишь ты одного-другого на красную зону, через несколько лет оттуда выйдут матерые волки, озлобленные, обиженные, хитрые, обросшие криминальным опытом. А ведь это люди, которые шли на бандитские пули и ножи. И может быть, тебя еще прикроют от них. Жалеть надо людей. Жизнь прожить — не по полю на велосипеде.

Юра поднялся и отошел в угол к окну, стал теребить жалюзи. Потом повернулся к нам. Пинкертон поднялся, подошел к нему и положил руку на плечо. Голос его сделался мягким.